подготовить самолеты к эксплуатации.
Собрание было бурным. Высказывали много разных суждений, спорили. Когда поднимался шум, председатель Лерман вставал со стула, молча качал головой и выразительно морщился. Примерно то же делал в подобных случаях подполковник Семенихин. Я взял слово:
— Надо, чтобы весь летный состав участвовал в подготовительных работах. Я предлагаю просить об этом командование.
Кое-кому мое предложение не понравилось. «Достаточно того, — говорили они, — что мы проверим работу своих механиков».
Но технический персонал, которого на собрании было большинство, меня поддержал. Когда я возвращался на свое место, старшина Герасимов схватил мою руку и крепко сжал.
А сегодня утром майор Сливко сказал мне, перекатывая из одного угла рта в другой папиросу:
— Эх, старик, зачем ты лезешь, куда тебя не просят? Карьеру летчики делают в небе.
Когда Сливко тянул ручку лебедки на себя, меховая куртка распахивалась на его широкой груди. Видны были орденские колодки. Мне было немного стыдно перед ним за свое выступление на собрании.
Ударили в рельс. Техники, гремя тяжелыми сапогами по плоскостям, заспешили к курилке. Там уже вывесили экстренный номер «Боевого листка».
— А здорово дали ему по закрылкам! — смеялись техники над карикатурой на Брякина.
Его «пропечатали» за то, что он, проходя мимо машины Сливко, взял из сумки несколько ходовых ключей. Абдурахмандинов хватился пропажи, обегал все самолеты и по каким-то одному ему известным приметам нашел свои ключи.
— Верни, что взял. Вор несчастный! — закричал он на весь аэродром.
Бледнея, Брякин сжал кулаки и зловеще зашипел, подступая к Абдурахмандинову:
— Испарись, пока я не взял тебя за храпец. Хочешь?
Тот отпрянул в сторону.
Я подбежал и схватил Брякина за руку.
— Прекратите сейчас же! — голос у меня сорвался на мальчишеский фальцет.
— Зря вы, товарищ лейтенант, — примирительно заговорил Брякин. — У него таких ключей по три комплекта, а у нас ни одного. Разве это порядок?
— А брать чужие ключи порядок?
— Тоже не порядок. Так ведь он в авиации существует со времен братьев Райт. Как только один брат поднялся в воздух, другой, значит, стащил у него отвертку.
Наблюдавшие за нами сержанты рассмеялись.
— Не паясничайте, Брякин! — неожиданно для себя закричал я. — Как вы смеете!
В это время к мотористу подошел Сливко.
— Слушай, Брякин, еще слово — сейчас же отправлю на гауптвахту. Ясно? — Весь вид майора говорил: «Вот, лейтенант, как надо обращаться с подчиненными».
Брякин шмыгнул носом и отошел.
— Чтоб больше, старик, этого не было, — сказал Сливко мне вполголоса. — Надо же, черт бы побрал, уважать себя, раз носишь мундир офицера.
Злость и на себя, и на Брякина испытывал я, подходя к «Боевому листку». Навстречу мне бежал Лерман.
— Я лично называю это кощунством! — закричал он. — Этот человек систематически подводит нас. Он погубит весь наш экипаж.
В ту минуту я был согласен с Лерманом.
— Сорняк нужно вырывать с корнем! — свирепствовал старший сержант.
«Вот именно, вот именно, — думал я. — Нельзя смотреть на это сквозь пальцы. Какой я, к черту, командир, тюфяк я. Надо быть решительным, как Сливко».
Я резко повернулся и пошел на КП.
— Сорняк нужно вырывать с корнем. — Эти слова я выпалил замполиту, докладывая о проступке Брякина. — Лучше перевести его куда-нибудь. Как доверишь такому сложную материальную часть?
— Как доверишь? — замполит пытливо поглядел мне в глаза. — Признаться, не ожидал от вас. Трудностей испугались, захотели спокойной жизни? Что ж, пишите рапорт. Найдем Брякину командира потверже, такого, который выведет его на правильный путь. — Повернулся и, подергивая плечами (так вот, оказывается, у кого перенял это Лерман), пошел прочь.
Я стоял, стыдясь самого себя и тех, кто находился у стартовки.
«Нет, иди туда, — сказал я себе. — Нет ничего странного в том, что ты подпал под влияние Лермана. Он опытнее тебя, дольше служит в армии, он комсорг эскадрильи. Но коль скоро стало ясно, что и ты и он поступили неправильно — исправь ошибку».
Я пошел к курилке. И уже не удивился тому, что никто не обратил на меня особого внимания. Ну, подошел лейтенант, что ж в этом примечательного? И чего я мудрствовал? Повышенная реакция!
Герасимова не было на перекуре — он готовил машину к запуску. И вот ближе к вечеру весенний воздух прорезало рокотание мотора. Все, кто был на аэродроме, оторвались на минуту от работы.
— Эх, шурует старшина, — говорили молодые летчики, прикладывая к ушам перчатки. И всем нам был приятен после долгого затишья этот свистящий гул.
Но Герасимов не был доволен работой мотора. Его наметанный слух уловил посторонние звуки. Он открыл форточку и, точно глухой, приставил к уху ладонь. Инженер Одинцов, опершись на трость (его тревожила старая рана), терпеливо ждал, когда старшина кончит пробу. Выключив зажигание, Герасимов проворно вылез из кабины на крыло. Глаза его встретились с глазами инженера, и этого взгляда было достаточно, чтобы два старых авиационных «волка» поняли друг друга.
— Прежде посмотрим маслофильтр, — Одинцов забрался на плоскость.
— Да я сам, товарищ инженер. Опять ногу натрудите.
Но Одинцов будто и не слышал механика. Велел приготовить бензин для промывки; осторожно вынув темный сетчатый цилиндрик, подал его старшине, уже стоявшему под плоскостью с цинкой розоватого бензина. Окунув туда раза два — три фильтр, старшина старательно продул сетку, посмотрел ее на свет — и глаза его округлились. Широкое простецкое лицо выразило тревогу.
— Стружка, — промолвил он. На металлических жест-костях фильтра зловеще поблескивала бронзовая стружка от подшипников.
Нужно было менять мотор.
В этой работе хотел участвовать и Брякин. Но инженер не разрешил ему. Я принялся объяснять ефрейтору, что он не имеет достаточного опыта для такого важного дела. Брякин вдруг перебил меня:
— Это мне известно не хуже вашего, товарищ лейтенант. Дальше что?
— Прекратить разговоры, — скомандовал я, выведенный из терпения. — И встаньте, как положено, когда с вами разговаривают старшие.
Ефрейтор шмыгнул носом, как тогда при майоре, и стал «смирно».
«Нет, Брякин, видно, не из тех, кого можно убеждать, — подумал я. — Ему надо приказывать, а не вдаваться в объяснения».
Кобадзе не спал, когда я вернулся домой. Сгорбившись, он сидел за столом в сдвинутой на затылок фуражке, уставясь глазами в одну точку. Под потолком плавало облако табачного дыма.
— Это ты, Алексей? — спросил он, не поворачиваясь. Его голос прозвучал тихо и скорбно. — Случилось несчастье. Одинцов отправлен в госпиталь.
Я стоял огорошенный, не сводя глаз с трубки капитана. Показалось вдруг, что вырезанный на ней Мефистофель подмигнул мне.
— Как это случилось?
— Очень нелепо. В высшей степени. Свалился с плоскости твоего самолета. Проверял что-то. Обшивка была в масле, а трап отсутствовал. Ну, и поскользнулся. А на земле лежал баллон. Удар пришелся по больной ноге… Пока мы добрались до госпиталя, у него подскочила температура. Сразу же стали готовить к операции.
