Одиссей ложится спать в сенях; жалобы Пенелопы его пробуждают. Добрые знамения. Столовую приготовляют к пиру. Являются сперва Евмей, потом Меланфий, который опять оскорбляет Одиссея, и, наконец, Филойтий, смотрящий за стадами коров. Знамение удерживает женихов, имевших намерение умертвить Телемаха. За столом Ктесипп оскорбляет Одиссея. Чувства женихов приходят в расстройство: Феоклимен предсказывает им близкую гибель.
Тут приготовил в сенях для себя Одиссей богоравный Ложе из кожи воловьей, еще недубленой; покрывши Кожу овчинами многих овец, женихами убитых, Лег он; и теплым покровом его Евриклея одела. Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя, Глаз не смыкая, лежал. В ворота, он увидел, служанки, Жившие в тайной любви с женихами, толпой побежали, С хохотом громким, болтая, шумя и крича непристойно. Вся его внутренность пламенем гнева зажглась несказанным. Долго не знал он, колеблясь рассудком и сердцем, что делать — Встать ли и, вслед за бесстыдными бросившись, всех умертвить их? Или остаться, дав волю в последний им раз с женихами Свидеться? Сердце же злилось его; как рычит, ощенившись, Злобная сука, щеняток своих защищая, когда их Кто незнакомый берет, и за них покупаться готовясь, Так на бесстыдниц его раздраженное сердце роптало. В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу: «Сердце, смирись; ты гнуснейшее вытерпеть силу имело В логе циклопа, в то время, когда пожирал беспощадно Спутников он злополучных моих, — и терпенье рассудку Выход из страшной пещеры для нас, погибавших, открыло». Так усмирял он себя, обращаяся к милому сердцу. Милое сердце ему покорилось, и снова терпенье В грудь пролилося его; но ворочался с боку он на бок. Как на огне, разгоревшемся ярко, ворочают полный Жиром и кровью желудок туда и сюда, чтоб отвсюду Мог быть он сочно и вкусно обжарен, огнем не прижженный, Так на постели ворочался он, беспрестанно тревожась В мыслях о том, как ему одному с женихов многосильной Шайкою сладить. К нему подошла тут Паллада Афина, С неба слетевшая в виде младой, расцветающей девы. Тихо к его изголовью приблизясь, богиня сказала: «Что же не спишь ты, из всех земнородных несчастнейший? Разве Это не дом твой? Не верною ль в доме ты встречен женою? Сын же таков твой, что всякий ему бы отцом захотел быть». Светлой богине ответствовал так Одиссей хитроумный: «Истину ты говоришь мне, богиня; но сердцем я крепко (В том принужден пред тобой повиниться) тревожусь, не зная, Буду ли в силах один с женихов многочисленной шайкой Сладить? Они всей толпою всегда собираются в доме. Но и другою тревогой мое озабочено сердце: Если по воле твоей и Крониона всех истреблю я — Как мне спастися от мщенья родни их? Подумай об этом». Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала: «Ты, маловерный! Надеются ж люди в беде и на слабых Смертных, ни делом помочь, ни совета подать не способных, — Я же богиня, тебя неизменно всегда от напасти Всякой хранившая. Слушай, понятно и ясно скажу я: Если бы вдруг пятьдесят из засады на двух нас напало Ратей, чтоб нам совокупно погибель устроить, — при них же Мы бы похитили коз их, овец и быков круторогих. Спи, ни о чем не тревожась: несносно лежать на постели, Глаз не смыкая; твои же напасти окончатся скоро». С сими словами богиня ему затворила дремотой Очи, потом на Олимп улетела. И всех усладитель Наших тревог, разрешающий сладко усталые члены, Сон овладел им. Супруга ж его, от тревоги проснувшись, Села, бессонная, в горьких слезах на постели; слезами Вдоволь свою сокрушенную грудь утолив, громогласно Стала она призывать Артемиду и так ей молилась: «О Артемида, богиня великая, дочь Громовержца, Тихой стрелою твоею меня порази и из тела Выведи душу мою. О, когда бы меня ухватила Буря и мглистой дорогой со мною умчалася в край тот, Где начинает свой путь Океан, круговратно бегущий! Были ж Пандаровы дочери схвачены бурею. Боги Мать и отца погубили у них; сиротами остались В доме семейном они; Афродита-богиня питала Их молоком, сладкотающим медом, вином благовонным; Гера дала им, от всех отличая их дев земнородных, Ум и красу; Артемида пленительной стройностью стана Их одарила; Афина их всех научила искусствам. Но когда на высокий Олимп вознеслась Китерея Там умолять, чтоб супружества счастие дал непорочным Девам Зевес-громолюбец, который, все ведая в мире, Благо и зло земнородным по воле своей посылает, — Гнусные гарпии, дев беззащитных похитя, их в руки Предали грозных Эринний, чудовищам в рабство. О, если б Так и меня олимпийские боги с земли во мгновенье Сбросили! Если б меня, с Одиссеем в душе, Артемида Светлокудрявая в темную вдруг затворила могилу, Прежде чем быть мне подругою мужа, противного сердцу! Но и тяжелые скорби становятся легче, когда мы, В горьких слезах, в сокрушении сердца день целый проведши, Ночью в объятия сна предаемся — мы все забываем, Зло и добро, лишь коснется очей он целебной рукою; Мне же и сон мой терзает виденьями страшными демон; Виделось мне, что лежал близ меня несказанно с ним сходный, Самый тот образ имевший, какой он имел, удаляясь; Я веселилась; я думала: это не сон — и проснулась». Так говорила она. Поднялась златовласая Эос. Жалобы плачущей в слух Одиссеев входили; и, слыша
