Потрись на оселку, друг, покажи, в чем славу Крови собой и твою жалобу быть праву. Пел петух, встала заря, лучи осветили Солнца верхи гор; тогда войско выводили На поле предки твои: а ты под парчою, Углублен мягко в пуху телом и душою, Грозно сопешь; когда дня пробегут две доли, Зевнешь, растворишь глаза, выспишься до воли, Тянешься уж час, другой, нежишься, сжидая Пойла, что шлет Индия иль везут с Китая, Из постели к зеркалу одним спрыгнешь скоком; Там уж в попечении и труде глубоком, Женских достойную плеч завеску на спину Вскинув, полос с волосом прибираешь к чину, Часть их над лоским лбом торчать будут сановиты, По румяным часть щекам, в колечки завиты, Свободно станут играть, часть уйдет за темя В мешок. Дивится тому строению племя Тебе подобных; ты сам, новый Нарцисс, жадно Глотаешь очьми себя, нога жмется складно В тесном башмаке твоя, пот со слуг валится, В две мозоли и тебе краса становится; Избит пол и иод башмак стерто много мелу. Деревню взденешь потом на себя ты целу. Не столько стоит народ римлянов пристойно Основать, как выбрать цвет и парчу и стройно Сшить кафтан по правилам щегольства и моды: Пора, место и твои рассмотрены годы, Чтоб летам сходен был цвет, чтоб тебе в образу Нежну зелен в городе не досажал глазу, Чтоб бархат не отягчал в летню пору тело, Чтоб тафта не хвастала среди зимы смело; Но знал бы всяк свой предел, право и законы, Как искусные попы всякого дни звоны. Вот изображение военачальника:
Много вышних требует свойств чин воеводы. И много разных искусств: и вход, и исходы, И место годно к бою видит одним взглядом; Лишной безопасности не опоен ядом, Остр, проницает врагов тайные советы, Временно предупреждать удобен наветы, О обильности в своем таборе печется Неусыпно, и любовь ему предпочтется Войска, и не будет за страх ненавидим; Отцом невинный народ зовет, не обидим Его жадностью; врагам одним лишь ужасен; Тихим нравом, и умом, и храбростью красен; Не спешит дело начать, начав, производит Смело и скоро; не столь бегло перун сходит, Страшно гремя. В счастии умерен быть знает, Терпелив в нужде, в бедстве тверд, не унывает. Ты тех добродетелей, тех чуть имя знаний Слыхал ли? Самых числу дивишься ты званий; И в один всех мозг вместить смертных столь мнишь трудно, Сколь дворецкому не красть иль судье жить скудно. Следующее описание безрассудной заботливости некоторых стариков* весьма забавно:
Видел я столетнего старика в постели, В котором лета весь вид человека съели, И на труп больше похож; на бороду плюет, Однако ж дряхлой рукой и в очках рисует. Что такое? Ведь не гроб, что бы ему кстати С огородом пышный дом, где б в лето гуляти. А другой, видя, что смерть грозит уж косою, Не мысля, что сделаться имеет с душою, Хоть чуть видят слабые бумагу уж взгляды, Начнет писать похорон своих все обряды, Сколько архипастырей, попов и причету Пред гробом церковного, и сколько по счету Пойдет за гробом родни с горькими слезами, С какими и сколькими провожать свечами, Где зарыть и какой гроб, лампаду златую Свесить иль сребряну, и надпись какую Сочинить, чтоб всякому давал знать слог внятный, Что лежащий под ней прах был господин знатный. Вот характеры гордеца Иркана*, злословного Созима, льстеца Трофима, подозрительного Невия и завистника Зоила:
В палату вшедши Иркан, где много народу, Раздвинет всех, как корабль плывущ сечет воду, И хоть бы знал, что много злата с плеч убудет, Нужно продраться вперед; позади не будет. Садится ли где за стол, то то, то другое Блюдо перед себя подать велит, снять иное; Приходят из его рук с здоровьями кубки; Зависеть от его слов всех должны поступки.
