Распялив грудь, бровь подняв, когда знак ти оком Подаст за низкий поклон, в почтенье глубоком Имеет тя: ибо с кем проговорить слово Удается не всегда, не всегда готово. Мнит он, что вещество то, что плоть ему дало, Было не такое же, но нечто сияло Пред прочими; и была та фарфорна глина, С чего он, а с чего мы — навозная тина. Созим, смотря на него, злобно скалит зубы, И шепчут мне на ухо ядовиты губы: «Гораздо б приличнее Иркан пратомою Помнил бабушку свою и деда с сумою, Умеряя по семье строй свой и походку; Гораздо б приличнее зашил себе глотку, Чтоб хотя один глупец обмануться станом Его мог, а не весь свет окрестил болваном». Созим дело говорит; но Иркану б мочно Дружеский подать совет, чем ему заочно Насмехаться без плода; но о всех так судит Строго Созим. «Чистую удачливо удит Золотом мягкий Сильван супругу соседа; У Прокофья голоден вышел из обеда; Настя румяна, бела своими трудами, Красота ее в ларце лежит за ключами; Клементий-судья собой взяться не умеет Ни за что и без очков дьяка честь не смеет», Ни возраст, ни чин, ни друг, ни сам ближний кровный Язык Созимов унять не могут злословный. Я несчастливым тот день себе быть считаю, Когда случится мне с ним сойтись; ибо знаю, Что, как скоро с глаз его сойду, уж готово Столь злобное ж обо мне будет ему слово. Сообществу язва он; но больше ужасен Трофим с сладким языком и больше опасен: Может в умных клевета пороки заставить, Нечувствительны пред тем, полезно исправить; Трофим, надсаждаясь, все хвалит без разбору И множит число глупцов. Веру даем скору Похвалам мы о себе, и, в сердце вскользая, Истребят до корени, буде в нем какая Крылась к добродетели ревность многотрудна. Самолюбием душа ни одна не скудна, И одним свидетелем совершенно чаем Хвальными себя, за тем в пути унываем. Не успел Тит растворить уст, Трофим дивится Искусной речи его, прилежно трудится И сам слушать и других к тому принуждает, Боясь чихнуть иль дохнуть, пока речь скончает, Котору мне выслушать нельзя, не зевая. У Тита на ужине пальцы полизая, Небесным всякой зовет кусок, хоть противен Ему, гадит; нигде он не видал столь дивен Чин и стольку чистоту; все у Тита чудно В доме, и сам дом почесть раем уж не трудно. Если б Титова жена Парису знакома Была, Менелаева пряла б пряжу дома. Все до облак Титовы дела возвышает; Тит высморкать нос кривой весьма умно знает. И не отличен ему Тит один; но равно Всякому льстит, все ему чудно и преславно, И мнит, что тем способом любим всем бывает. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Невий бос и без порток с постели встанет, Пятью и десятью в ночь осмотрит прилежно, Заперты ли окна все и двери надежно, На месте ли кабинет, и сундук, и ящик. Сотью шлет в деревню он изведать, приказчик Не крадет ли за очьми; за дворецким ходит Сам тайно в ряд; за собой слуг своих не водит, Чтоб, где берет, где кладет он деньги, не знали. Котел соседу ссудил, тотчас думы вспали, Что слуга уйдет с котлом, тотчас шлет другого По пятам за ним смотреть, и, спустя немного, Пришло в ум, что сам сосед в котле отпереться Может; воротить слугу третий шлется. Вскинет ли глаз на кого жена ненарочно, Невий чает, что тому уж ожидать мочно Все от жены, и затем душу свою мучит; Детей мать долги копить потаенно учит; Друг шепчет о чем с другим — Невию наветы Строят или смеются те. Меряет ответы Долго на всякой вопрос, бояся обмана Во всем: подозрителен весь свет, и изъяна Везде опасается. В таком непрестанно Беспокойстве жизнь свою нурит окаянно. Я б на таком не хотел принять договоре Ни самый царский престол; скучило б мне вскоре И царско титло. Суму предпочту в покое И бедство я временно, сколь бы то ни злое, Тревоге, волнению ума непрестанну, Хоть бы в богатство вели, в славу несказанну, Часто быть обмануту предпочту, конечно, Нежель недоверием мучить себя вечно. Не меньше мучит себя Зоил наш угрюмый: Что ни видит у кого, то новые думы, Нова печаль, и не спит бедный целы ночи. Недавно, закинув он завистные очи В соседний двор и видя, что домишко строит, Который, хоть дорого ценить, ста не стоит
