Тотчас другие, рассекли на части, и первый из каждой Части кусок, отложенный на жир для богов, был Евмеем Брошен в огонь, пересыпанный ячной мукой; остальные ж Части, на острые вертелы вздев, на огне осторожно Начали жарить, дожарив же, с вертелов сняли и кучей Все на подносные доски сложили. И поровну начал Пищею всех оделять свинопас: он приличие ведал. На семь частей предложенное все разделив, он назначил Первую нимфам, и Эрмию, Маину сыну, вторую; Прочие ж каждому, как кто сидел, наблюдая порядок, Роздал, но лучшей, хребтовою частью свиньи острозубой Гостя почтил; и, вниманьем таким несказанно довольный, Голос возвысив, сказал Одиссей хитроумный: «Да будет Столь же, Евмей, и к тебе многомилостив вечный Кронион, Сколь ты ко мне, сироте старику, был приветлив и ласков». Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный: «Ешь на здоровье, таинственный гость мой, и нашим доволен Будь угощеньем; одно нам дарует, другого лишает Нас своенравный в даяньях Кронион; ему все возможно». С сими словами он, первый кусок отделивши бессмертным В жертву, пурпурным наполненный кубок вином Одиссею — Градорушителю подал; тот сел за прибор свой; и мягких Хлебов принес им Месавлий, который, в то время как в Трое Царь Одиссей находился, самим свинопасом из денег Собственных был, без согласья царицы, без спроса с Лаэртом, Куплен, для разных прислуг, у тафийских купцов мореходных. Подняли руки они к приготовленной лакомой пище. После ж, когда насладились довольно питьем и едою, Хлеб со стола был проворным Месавлием снят; а другие, Сытые хлебом и мясом, на ложе ко сну обратились. Мрачно-безлунна была наступившая ночь, и Зевесов Ливень холодный шумел, и Зефир бушевал дожденосный. Начал тогда говорить Одиссей (он хотел, чтоб хозяин Дал ему мантию, или свою, иль с кого из других им Снятую: ибо о нем он с великим радушием пекся): «Слушай, Евмей, и послушайте все вы: хочу перед вами Делом одним я похвастать — вино мне язык развязало; Сила вина несказанна: оно и умнейшего громко Петь, и безмерно смеяться, и даже плясать заставляет; Часто внушает и слово такое, которое лучше б Было сберечь про себя. Но я начал и должен докончить. О, для чего я не молод, как прежде, и той не имею Силы, как в Трое, когда мы однажды сидели в засаде! Были Атрид Менелай с Одиссеем вождями; и с ними Третий начальствовал я, к ним приставший по их приглашенью; К твердо-высоким стенам многославного града пришедши, Все мы от них недалеко в кустарнике, сросшемся густо, Между болотной осоки, щитами покрывшись, лежали Тихо. Была неприязненна ночь, прилетел полуночный Ветер с морозом, и сыпался шумно-холодной метелью Снег, и щиты хрусталем от мороза подернулись тонким. Теплые мантии были у всех и хитоны; и спали, Ими одевшись, спокойно они под своими щитами; Я ж, безрассудный, товарищу мантию отдал, собравшись В путь, не подумав, что ночью дрожать от мороза придется; Взял со щитом я лишь пояс один мой блестящий; когда же Треть совершилася ночи и звезды склонилися с неба, Так я сказал Одиссею, со мною лежавшему рядом, Локтем его подтолкнув (во мгновенье он понял, в чем дело): „О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный, Смертная стужа, порывистый ветер и снег хладоносный Мне нестерпимы; я мантию бросил; хитон лишь злой демон Взять надоумил меня; никакого нет средства согреться“. Так я сказал. И недолго он думал, что делать: он первый Был завсегда и на умный совет и на храброе дело. Шепотом на ухо мне отвечал он: „Молчи, чтоб не мог нас Кто из ахеян, товарищей наших, здесь спящих, подслушать“. Так отвечав мне, привстал он и, голову локтем подперши, „Братья, — сказал, — мне приснился божественный сон; мы далеко, Слишком далеко от наших зашли кораблей; не пойдёт ли Кто к Агамемнону, пастырю многих народов, Атриду, С просьбой, чтоб в помощь людей нам прислать с кораблей не замедлил“. Так он сказал. Поднялся, пробудившись, Фоат Андремонид; Сбросив для легкости с плеч пурпуровую мантию, быстро Он побежал к кораблям; я ж, оставленным платьем одевшись, Сладко проспал до явления златопрестольной денницы. О, для чего я не молод, не силен, как в прежние годы! Верно тогда бы и мантию дали твои свинопасы Мне — из приязни ль, могучего ль мужа во мне уважая. Ныне ж кто хилого нищего в рубище бедном уважит?» Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный: «Подлинно чудною повестью нас ты, мой гость, позабавил; Нет ничего неприличного в ней, и на пользу рассказ твой Будет: ни в платье ты здесь и ни в чем, для молящего, много Бед испытавшего странника нужном, отказа не встретишь; Завтра, однако, в свое ты оденешься рубище снова; Мантий у нас здесь запасных не водится, мы не богаты Платьем; у каждого только одно: он его до износа С плеч не скидает. Когда же возлюбленный сын Одиссеев Будет домой, он и мантию даст и хитон, чтоб одеться Мог ты, и в сердцем желанную землю ты будешь отправлен». Кончив, он встал и, пошед, близ огня приготовил постелю Гостю, накрывши овчиной ее и косматою козьей Шкурою; лег Одиссей на постель; на него он набросил Теплую, толсто-сотканную мантию, ею ж во время Зимней, бушующей дико метели он сам одевался; Сладко на ложе своем отдыхал Одиссей; и другие Все пастухи улеглися кругом. Но Евмей, разлучиться С стадом свиней опасаясь, не лег, не заснул; он, поспешно
