– Что?!
Лицо девушки исказилось в судороге.
– Он уехал.
– Но как… как он узнал? Что ему здесь было нужно?
– Лучше об этом не думать.
– О Господи!
Она дрожала, и Невик испугался нервного припадка.
– Не волнуйтесь, он уехал. И потом, вы не одна.
Рыдая, она бросилась к нему на грудь, он крепко прижал ее к себе.
– Я здесь, я здесь. Успокойтесь, он ведь не вошел сюда, и это главное. Наверное, он все же меня услышал.
– А если бы вы не пришли…
– Не думайте больше об этом.
Мартина выпрямилась, вытерла слезы.
– Простите меня, комиссар, за эту слабость. Мне стыдно. Это, наверное, тишина и уединение так на меня действуют… Я возвращаюсь в замок.
– Это безумие.
Мартина положила руку Тьерри на плечо.
– Послушайте! Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали.
– Не стоит.
– Я думаю, что совершу ошибку, если останусь здесь дольше. Я фаталистка, комиссар, и если я должна умереть насильственной смертью, то никто не в силах этому помешать, даже вы. К тому же в замке мне проще за себя постоять.
– Если вы настаиваете.
– Настаиваю. Там все мне привычно, я чувствую себя там уверенно и лучше, чем где-либо, смогу распознать расставленную мне западню.
Желая узнать, каким образом Марк Кесси угадал, где скрывается его кузина, Тьерри поехал вместе с Мартиной в Блонзат.
Собравшись в гостиной, они сидели и тупо смотрели друг на друга. Тьерри тут же пошел в атаку.
– Вот я привез мадемуазель Пьюбран, которую хотел уберечь от ваших махинаций.
Доктор вымученно вздохнул.
– Ой, ради Бога, не начинайте!
Не обращая внимания на врача, Невик обратился к Марку:
– Господин Кесси, как вам удалось вычислить, где спряталась ваша кузина?
– Не имею ни малейшего понятия, на что вы намекаете.
– Не отпирайтесь, я вас видел.
– Где вы меня видели?
– В Круа-де-Фэ.
– Ну и что, я часто бываю в Круа-де-Фэ, я люблю там охотиться.
– И вы каждый раз прячетесь, когда бываете рядом с чужим имением?
– Да, чтобы не спугнуть дичь, ее в тех краях много.
– Я вам не верю.
– Ну а мне какое дело?
Робко вступила Софи:
– Марк не обманывает. Он действительно часто гуляет в окрестностях Круа-де-Фэ.
Ее муж ехидно засмеялся.
– Ему объясняй, не объясняй, эффект тот же. Ты, бедняжка, еще не поняла, что она водит его за нос и кормит разными байками.
Полицейский парировал:
– Попрошу вас взвешивать слова.
Марк был не в силах последовать его совету.
– Не вам меня учить! Вы всего лишь полицейский и не суйте свой нос в дела, которые вас не касаются.
Мартина попыталась его успокоить.
– Ты сам не понимаешь, что говоришь, Марк.
– А ты бы помолчала! Сама подливаешь масла в огонь, а потом удивляешься, что горит. Ты меня ненавидишь потому, что я предпочел тебе Софи. Представь себе, я об этом ни капельки не жалею. Если хочешь знать, девица, которая позволяет себя лапать индейцам, вызывает у меня тошноту.
– Ты хам и кретин!
– А ты, хочешь знать, кто ты?
Тьерри угрожающе к нему приблизился.
– Не советую!
– А вы…
Вмешался доктор.
– Хватит, Марк! Иди, подыши воздухом. Что до тебя, Мартина, – я не знаю, какую цель ты преследуешь, но то, что ты делаешь, некрасиво.
– А вы, дядюшка, в то время, как пытаются убить вашу племянницу, строите из себя праздного обывателя.
Пьюбран пожал плечами.
– Как думаете, Олимпия, по-моему, это никогда не кончится.
– Она искренна, Марсьяль, но это не значит, что она говорит правду. Вспомни мою бедную сестру, ее навязчивые страхи.
Мартина разразилась слезами и выбежала из комнаты. В наступившей тишине комиссар проговорил:
– Мадемуазель Пьезат, мужчины способны на разные гадости, но это несравнимо с тем, что могут сделать женщины.
После ужина вместо того, чтобы пойти домой, комиссар решил побродить в одиночестве по старому Каору. Ему необходимо было собраться с мыслями, подумать о других, разобраться с самим собой. Пропитанные бесплотным духом прошлого, переулки, чья тишина была ровесницей человеческой усталости, представлялись комиссару идеальным для этого местом. Ему казалось, что паперти церквей с размытыми временем скульптурами и патрицианские дома, обесцененные годами и нравами проходящих поколений, источают мудрость, столь необходимую сейчас ему. Невик гулял долго, и чем глубже проникал он в тайну старинных декораций, тем уверенней в себе он становился. Ничто больше не казалось ему невозможным. Он убеждал себя, что терпение и здравый смысл составляют главное его оружие и враг против него бессилен. По улице Королевского Дворца он добрел до площади Свободы, пересек ее и завернул на Дорада. Оказавшись на набережной Шампольон, сел на скамейку и смотрел на поднимающийся от воды пар: бесконечная жалоба огромного зверя. Тьерри чувствовал умиротворение, которое не испытывал с тех пор, как умерла Алиса. В эту тихую ночь он, подслушав ровное дыхание города, сам стал спокойнее. Он по- другому и с новым рвением взялся за решение проблемы, открылось второе дыхание. Он не думал и не хотел больше думать о Мартине как о женщине. В его глазах она стала лишь одним из звеньев головоломки, которую ему предстояло разгадать. С легкой грустью смотрел Тьерри на проступающие из темноты дома. Он спрашивал себя, сколько влюбленных нашли приют в их стенах, влюбленных, наивно верящих, что любовь вечна… Он вздрогнул, стряхнув с себя оцепенение, как отряхивается собака, вылезая из воды: нельзя поддаваться бесполезной меланхолии, он должен догнать настоящее и выполнить предъявленные им требования. Ненависть Марка Кесси к кузине поразила комиссара. А если он сказал правду? А если Мартина (при этой мысли у Тьерри неприятно засосало под ложечкой) мстила за то, что ей предпочли другую? Но почему она не хотела помочь им деньгами? С другой стороны, такое отношение объясняло неприязнь семьи к родственнице. И все же было слишком жестоко намекать на вероятную психопатологическую
