решения, и ничто не могло ее заставить от них отказаться. Это очень раздражало беднягу Эдуарда. Когда дел в доме было по горло, она вдруг принималась за самый незаметный закуток и жертвовала всем ради ненужной уборки. Никто бы не сумел сказать, даже она сама, почему сегодня утром ей пришло в голову вымыть чердак. Она предстала перед Агатой и Деборой, закутанная в фартуки, кофты и похожая на астронавта.
– Я иду на чердак. Там уже сто лет никто порядок не наводил, и потом мне хочется поглядеть, что лежит в этих старых, пыльных сундуках.
Поскольку отговаривать ее даже и пытаться не стоило, Дебора согласилась заменить Монику на работе по дому.
Моника спустилась к полудню, вся в пыли и паутине, но с блестящими глазами. Перед тем как пойти умыться, она поделилась с Деборой:
– Обалденно! Сногсшибательные штучки! Я вам расскажу…
За обедом женщины даже забыли об Эдуарде, насколько увлекла их Моника своими раскопками:
– Невероятные платья, чепчики… можно целый музей сделать, и потом шляпы! И зачем хранить все это старье? Оттуда сверху – восхитительный вид на Семнез, там так спокойно, так тихо, даже уходить не хотелось.
Агата посоветовала ей есть, пока не остыло. Она поковырялась в тарелке с зеленым горошком и отложила вилку.
– А еще знаете что! Я нашла толстенный альбом с фотографиями, из красного бархата и с золотой застежкой. Вот уж когда я повеселилась! Мадам во время первого причастия, господин в матроске и в берете с надписью «Жан Барт». Со смеху умереть! Лучше всех Армандина, в полосатом купальнике поднимает гантелю, грудь вперед! А она ничего, симпатичная была! Интересно, почему она замуж не вышла? А еще куча детей! Я, по-моему, узнала Жан-Жака и Ирену, правда, не уверена. А дядя Жером в военной форме. Посмотришь на его усы и лукавые глазки – ни за что не подумаешь, что он превратился в старого скрягу. Это все-таки так противно – стареть…
С этими словами Моника помогла своим подругам убрать со стола и помыть посуду. Дебора спросила:
– Моника, а что вы сделали с этим альбомом? Было бы забавно его посмотреть, если, конечно, это удобно.
– Что ж в этом неудобного! Он валялся в самом углу чулана, и никто о нем даже не вспоминал! На всякий случай я спрошу все-таки у хозяйки.
В гостиной, наливая кофе, Моника сказала Генриетте Нантье:
– Мадам, сегодня утром на чердаке я наткнулась на старый семейный альбом с фотографиями. Если мадам желает, я могу его принести.
– Будьте так любезны, Моника. Это вернет нам молодость, а нам всем сейчас не помешает немного отвлечься.
Жан-Жак запротестовал:
– Кому это нужно – рассматривать, какими мы были и какими больше никогда не будем!
– Жан-Жак, ты что, белены объелся?
– Простите меня, мама, но мы по уши завязли в неприятностях, и я считаю неуместным утешаться пожелтевшими фотографиями, которые могут нас рассмешить, а могут, наоборот, нагнать тоску.
Генриетта растерялась и не нашла, что ответить.
– Как хочешь… Где этот альбом, Моника?
– У меня в комнате, я его почистила, вытерла от пыли…
– Ну что ж! Пусть там и остается. Я попрошу его у вас в лучшие времена, когда мой сын будет в менее нервозном состоянии.
– Не понимаю, почему каждый раз мы должны поступать так, как угодно Жан-Жаку? – фыркнула Ирена. – Я бы с удовольствием посмотрела, какая я была маленькая, и Патрику бы показала.
Патрика такое обещание в восторг не привело, и Жан-Жак зло бросил:
– Ты думаешь, его обрадует, что из прелестного ребенка получилась такая уродина, как ты?
Ирена разразилась слезами при полном безразличии остальных. Она вообще мало кому была симпатична. Одна Генриетта возмутилась, да и то из принципа:
– Жан-Жак, что ты вечно к сестре цепляешься?!
– Она меня раздражает.
Ирена расплакалась еще пуще, но Патрик, казалось, и не думал ее утешать. Моника, почувствовав, что ее присутствие становится неприличным, на цыпочках вышла.
– И вы в такой момент еще осмеливаетесь ругаться? – очнулся Жорж.
Его супруга удивилась:
– А что особенного в этом моменте?
– Да нет, ничего, только сюда с минуты на минуту могут нагрянуть полицейские и меня арестовать.
– Тебя арестовать? Господи! Но за что?
– Как убийцу Жерома, Сюзанны и Эдуарда.
– Ты шутишь?
Жорж внимательно посмотрел на жену и заключил, что в пятьдесят пять лет она так же глупа, как и в молодости.
– Поверь, дорогая, если бы я надумал шутить, то выбрал бы другую тему.
– Но что ты в самом деле!
– Помолчи! А ты, Ирена, заканчивай хныкать, смотреть противно!
И он рассказал им свою невероятную историю. Генриетта воскликнул:
– Но это же здорово! Мы спасены!
Жорж пожал плечами:
– У полиции свое мнение на этот счет.
Жан-Жак признал:
– Согласись, что в твою историю поверить сложно.
– Ты что, мне не веришь?
– Верю, конечно… – вяло ответил молодой человек.
– А вы, Патрик?
– А меня это не касается.
– Папа, я тебе верю! – выступила Ирена только для того, чтобы досадить брату и мужу.
Жорж горько заметил:
– Как мне убедить полицейских, если собственная семья… Значит, Жан-Жак, ты допускаешь, что я мог убить дядю Жерома?
– Я этого не говорил.
Патрик высказал свою точку зрения:
– Я не думаю, чтобы вы это сделали, но если бы сделали, я бы о вас плохо не сказал. От этого скряги на земле все равно никакого проку не было, только мучил нас своими бриллиантами.
Раздался голос мадемуазель Армандины, посоветоваться с которой никому даже в голову не пришло:
– От меня, Патрик, тоже проку никакого, но, уверяю тебя, мне совершенно не хочется закончить, как Жером.
– Вы – другое дело. У вас ни гроша нет.
– Значит, я впервые в жизни могу порадоваться своей бедности.
Жорж встал:
– Пойду на работу, пока еще на свободе. Ты, может, тоже зайдешь, Жан-Жак? А то вдруг меня отстранят от дел.
– Хорошо, зайду часа в четыре… и не изводи себя так.
– Я стараюсь себя не изводить, но у меня ото плохо получается, когда я вижу, как глубоко вы все мне доверяете.
