скандинаве — шведе, кажется,— который сбежал из Легиона. Я еще подумал тогда,— он глянул полицейскому прямо в глаза,— как глупо мы все же поступаем, набирая в наш Легион иностранцев. Помнится, его звали Улоф — Улоф… Улоф… Нет, фамилии не помню — но во всяком случае Улоф.

Полицейский криво улыбнулся. По-видимому, тема Легиона была для него настолько животрепещущей, что он даже не заметил, как их разговор все больше и больше отклоняется от первоначального предмета. Он сказал:

— Наш Легион — но ведь он же так и называется: «Иностранный»!

Жан-Поль мгновенно использовал ситуацию и подхватил:

— Ну да, в этом-то как раз все и дело. Он должен быть французским — полностью французским, без всех этих проклятых иностранцев, на которых никогда всерьез нельзя полагаться. Черт побери, ведь не в восемнадцатом же веке мы живем! У нашей страны вполне достаточно сил, чтобы решать все свои проблемы с помощью одних только соотечественников — храбрых французов и француженок,— будь то солдаты или же поддерживающие правопорядок полицейские. Незачем нам тратить свои средства на всех этих ублюдков-иностранцев, которые и записываются-то в Легион только ради того, чтобы побольше заработать, а как только их начинает припекать по-настоящему, сразу же поджимают хвост. Я — патриот и знаю, о чем говорю.

Полицейский, казалось, слушал со все возрастающим интересом; Жан-Поль чувствовал, что его пафос не пропал даром. Даже остальные полицейские отвлеклись от своих дел и подтянулись поближе, стараясь не пропустить ни слова из сказанного. Жан-Поль продолжал, с изумлением отмечая про себя, что изображаемое им негодование получается каким-то уж слишком натуральным:

— Я сам, да-да, я сам отдал Легиону несколько лет жизни. Славных лет — не для меня, нет — для Франции! Для меня это были годы нужды и лишений. Я не надеялся заработать какие- то баснословные деньги — просто решил искупить перед Родиной свою вину, пусть и не такую уж значительную — однажды я угнал машину. Собственными потом и кровью, жаждой и бессонницей я,— он замялся, подыскивая слово посильнее,— я вымолил у нее прощение.— Он резко умолк, тяжело вздохнул.— Пять лет,— задумчиво повторил он; лицо его при этом выражало такую горечь и грусть, что в искренности его слов трудно было усомниться.— Последний из них в спецкоманде. Я был там единственным французом — чувствовал себя как в пустоте.

Он криво усмехнулся, выждал необходимое время, чтобы рассказ его возымел должное воздействие, потом встал и с горькой иронией воскликнул:

— И вот теперь какая-то шлюха звонит вам и обвиняет меня в том, что я прячу человека, который предает мои собственные идеалы! Да-да, конечно, теперь я точно знаю, почему она выбрала именно это.— Он шагнул к одному из полицейских, выхватил у него из рук вешалку с висящим на ней кителем легионера и потряс ею в воздухе: — Вот — она, наверное, увидела это у меня в шкафу.— Он швырнул китель на кровать, порылся в гардеробе и вынул оттуда пару тяжелых солдатских башмаков.— Этого она не видела, но они тут — мои единственные сувениры, напоминающие об этом времени. Так что, парни, не верьте вы всем этим песням и идите-ка лучше занимайтесь настоящим делом.

Он умолк, уронил башмаки на пол, снова вернулся к креслу, в котором сидел, и с долгим тяжким вздохом опустился в него.

В комнате стало совсем тихо. С отсутствующим видом, стараясь не выдать своей тревоги, он с беспокойством ждал следующего их хода. Сидящий напротив полицейский откашлялся.

— Жан-Поль Меру,— решительно начал он,— не скрою, я весьма склонен думать, что все, рассказанное тобой, каждое твое слово,— правда. Однако, будь добр, окажи мне такую любезность,— сними тапочки и надень свои армейские башмаки.

Жан-Поль почувствовал, что сердце у него подпрыгнуло и замерло, пульс бешено застучал. Однако виду он не подал. Все с тем же отсутствующим выражением лица он подошел к кровати Улофа, сел на нее и снял кроссовки. Пододвинув к себе первый ботинок, он сунул в него ногу. Полицейский, чьей идеей была примерка, тут же подошел, ощупал башмак и подозрительно заметил:

— А не кажется ли тебе, что он велик, а?

Жан-Поль улыбнулся.

— А ты сам-то служил в Легионе? — Полицейский отрицательно мотнул головой. Жан-Поль продолжал: — Ну, а в армии хоть был? — Полицейский кивнул.— И что же еще у солдата надето на ногу во время марша, а? — Он торжествующе усмехнулся.— Конечно же, толстый носок. А у меня сейчас? — Полицейский снова кивнул, теперь, по-видимому, полностью удовлетворенный.

— О'кей, я тебе верю.

В дверях кухни появился один из его товарищей. В руках у него была пара чашек.

— Там немытые чашки,— сухо доложил он.— Причем в двух на дне еще осталось немного кофе.

— Они остались со вчерашнего вечера — у меня в гостях была девушка,— спокойно парировал Жан- Поль. Полицейский внимательно осмотрел чашки и покачал головой:

— По-видимому, губы у твоих девчонок — что надо. Им даже не приходится пользоваться помадой — по крайней мере, следов на чашках не видно.

Жан-Поль и здесь нашелся:

— Ненавижу размалеванных. Первое, что я делаю,— заставляю их все стереть.

Третий из полицейских спросил:

— А паспорт у тебя в порядке?

Жан-Поль подошел к письменному столу и достал из ящика паспорт. Полистав его, он нашел ту страницу, которая, по его мнению, интересовала их больше всего, и, протянув его полицейским, горько усмехнулся:

— Думаешь, я все наврал о Легионе?

Просмотрев паспорт, полицейский вернул его Жан-Полю.

Внимание четвертого полицейского тем временем привлек черный портфель, стоявший в углу комнаты. Тщательно осмотрев его со всех сторон, он подал знак первому полицейскому, который, по- видимому, руководил всей операцией. Тот подошел к нему, взял портфель и внимательно выслушал негромкий комментарий. Жан-Поль насторожился, пытаясь что-то услышать, однако тщетно. Когда старший полицейский снова вернулся к нему, в нем произошла разительная перемена — он снова стал таким же грубым и жестким, как в начале разговора. Он отрывисто спросил:

— Это твой портфель?

Жан-Поль кивнул:

— Мамаша подарила.

Полицейский снова внимательно осмотрел портфель. Его особо заинтересовало высокое качество кожи, а также то, что на гладкой красивой поверхности его четко выделялось одно место, казалось, словно бы нарочно кем-то испорченное — на нем красовалось небольшое, правильной формы пятно; на этом месте вполне могла раньше стоять монограмма владельца. Он немного помедлил, откашлявшись и приведя в порядок свои мысли, потом о чем-то пошептался с тем полицейским, который первым проявил интерес к портфелю, и наконец, видимо окончательно убежденный его утвердительными ответами, сказал:

— Ну, ладно, раз так, то я согласен с тобой, что все это чепуха. А вот что касается портфеля… Жан- Поль Меру, тебе придется пройти с нами. Ты как предпочитаешь — в наручниках, или же обещаешь вести себя тихо и спокойно?

В голове Жан-Поля пронесся целый рой мыслей. Черт, влип! Причем тут уж, видимо, речь идет не о пустых предположениях — они даже не пытались на чем-то его поймать, не искали каких-то подозрительных деталей. Виной всему был портфель. Он подавил нервный смешок. Проклятый портфель! Они, вероятно, думают, что он его где-то стащил. Однако что касается портфеля, то здесь он абсолютно чист. Возможность того, что мамаша украла его где-то прежде, чем передать ему, была также маловероятна — все равно что считать ее девицей даже после его рождения. Он сказал:

— Не надо наручников — я так пойду. Однако был бы весьма благодарен, если вы позволите мне запереть квартиру. Береженого Бог бережет…— Он многозначительно усмехнулся.— Да, а еще перед уходом я бы не прочь заглянуть в сортир.

Вы читаете Цветы для Розы
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату