куда-то исчезло.
— Радецкий, — распахнулась дверь камеры, — с вещами на выход, вас ожидает Москва.
Чтобы сообщить об этом Радецкому, явился, хотя это и не принято, лично начальник оперативной службы СИЗО майор Пшеничный.
— У нас нет такого, начальник, — крикнул освоившийся в неволе подполковник Абрамкин. — Ты, в натуре, не знаешь, кто у тебя в тюрьме сидит, а еще опер, тоже мне.
— Подследственный Абрамкин Сидор Аврамович, — вежливо отреагировал майор Пшеничный, — заткните свой хлебальник и тоже с вещами на выход, вас ожидает карцер. Виталий Халимович, — он вновь обратился к расшифрованному Радецкому, — не задерживайтесь. За вами приехали следователи из Москвы, вас будут этапировать туда на самолете. Надеюсь, у него не откажут двигатели по дороге…
Подполковник Радецкий под именем Виталик Гастролер своим поведением довел администрацию таганрогского СИЗО до нервных приступов: выбивал двери в карцере, куда его то и дело водворяли за нарушение режима содержания, дрался, и вполне успешно, с контролерами, у многих были побиты лица. Передачи ему и Абрамкину приносила Алла Юрьевна Вострецова, поэтому лишить его передач было нельзя. Алла Юрьевна имела выход на вышестоящее руководство. В общем, достал всех Гастролер.
— Никуда я не полечу. — Радецкий лежал на нижних нарах у окна, закинув руки за голову, и даже не шевельнулся при виде майора Пшеничного. — Так и скажи московским следователям, что без последственного Абрамкина в Москву не полечу.
— Ну, — зловеще пообещал майор, перед тем как захлопнуть дверь, — я так им и передам.
— Козел, — процедил сквозь зубы в сторону закрывшейся двери подполковник Абрамкин и, взяв в руки шахматную доску, предложил Радецкому: — Партийку на дорожку, кореш?
— Не хочу, — равнодушно отказался Радецкий. — Ты тоже собирайся, в Москву со мной полетишь, а там выкручивайся как знаешь, Кремль рядом будет. Эй, мамки! — крикнул Радецкий пригорюнившимся Рогонянам. — Кто-нибудь радио включите.
Роберт, вскочив, повернул колесико пластмассовой коробки, и в камере зазвучал голос ведущей «Новостей» радио «Россия»: «…полет на Юпитер. А теперь послушайте сводку погоды».
— Выключи, — махнул рукой Роберту Радецкий, с интересом глядя на вновь распахнувшуюся дверь.
— Радецкий, — на этот раз пришел старший смены контролеров, прапорщик Шевчук, — и Абрамкин, с вещами на выход, в Москву полетите в наручниках. — Он хмыкнул и, пренебрежительно глянув на грустных сутенеров, обратился к ним: — И вы хватайте свои гнидники — и на свободу, нечего воздух в тюрьме портить.
Глава четырнадцатая
Даже шум волн, накатывающихся на берег, стал другим. Впрочем, как и сам берег, как и бескрайнее пространство степи, наполненное сочным и высоким разнотравьем…
По команде командира группы разведчики «Рыси» демаскировались и собрались на шоссейной дороге, ведущей в Нахапетово из Ростова. Самого села не было. Шоссе, будто наткнувшись на стеклянную стену, обрывалось на вершине взгорка, за которым раньше открывался вид на Нахапетово, сейчас на его месте был небольшой, в размер села, оазис невиданной для этого времени природы. Вскоре на дороге, со стороны Ростова, показался рейсовый автобус, и с той же стороны, но только над автобусом стал виден вертолет. Через две минуты он приземлился на обочине, дверца отодвинулась, и разведчики увидели начальника тренировочного лагеря, в котором базировалась группа. Он махал рукой, показывая, чтобы разведчики быстро загружались, и бойцы, пригибаясь под воздушными струями от вращающегося винта, устремились на посадку как раз в тот момент, когда автобус, въехав на вершину пологого взгорка и нервно затормозив, замер. Командир группы на ходу оглянулся, он шел позади всех, и усмехнулся, впервые в жизни увидев, что даже от автобуса может исходить недоумение. Командир задвинул за собой дверь, вертолет, вздрогнув, оторвался от земли, набрал высоту и умчался в сторону Ростова, оставив растерянный автобус и высыпавших из него пассажиров, бывших жителей бывшего Нахапетова, стоять на пригорке и смотреть, как на месте их бывшего села то и дело выскакивает волчица с детенышами и, натолкнувшись на незнакомые запахи и скудость простора, вновь скрывается в зарослях.
Нахапетово среди нового ландшафта было похоже на пластиковую бутылку из-под пепси-колы в руках у Тараса Бульбы во время встречи с сыновьями, то есть абсолютно неестественно. Теперь море окружало село с двух сторон, плавни куда-то исчезли, а степь ни в чем не уступала простором морю. Бригадир Жаров, собиравшийся проверить, как идет заготовка камышовых матов для теплиц, вдруг почувствовал в себе гораздо большую ответственность перед семьей, селом и миром, чем минуту назад. Ему это стало понятным сразу же после того, как он увидел изменившийся облик степи, вплотную подступившей к изгороди его огорода. Вид степи мгновенно выдернул из его подсознания память тысячи поколений землепашцев, стоящих за древним родом Жаровых, и возродил остроту инстинктивного знания. Неизвестно почему, но бригадир Жаров знал, что степь стала дикой и опасной и оттуда уже никогда не вынырнет «Волга» или джип с начальством из Ростова, ибо в самом воздухе и шуме моря было что-то такое, что отрицало напрочь подлое могущество больших городов.
Жаров вышел со двора и увидел, что на улицы села высыпали все нахапетовцы, все инстинктивно избегали насыщенного жизнью и молодой силой простора, окружающего село. От крайних домов к центру Нахапетова поспешно стекались люди, легковые и грузовые автомобили, стоящие возле некоторых домов, почему-то стали неприятны и враждебны для глаза. Начальник засолочного цеха Нечитайло стоял возле палатки местного коммерсанта Валентина Скобко и с недоумением смотрел на небо. Жаров тоже взглянул ввысь и вздрогнул от восхищения: по небу, к только им известной цели, летели несколько десятков лебединых стай…
Малышка и Улыбчивый при виде гостей лишь встали по бокам колыбели и, склонив головы, замерли, безоговорочно приняв главенствующее положение пришедших, ибо увидели в них то, что они так любили, чем восхищались и чего не понимали в своем сыне — равнодушную доброту Бога…
А на глубине 670 километров, в пространстве хорузлита-лунита, в это же самое время элохимы стали вбирать в себя информацию от лазурного ламы, элохима седьмой агностической степени спирального знания Рими, воплотившегося в обыкновенном ребенке статик-раба на поверхности Земли в тот момент, когда в него внедрились «лунные бабочки» и превратили в самого необыкновенного ребенка Земли. Понадобилось совсем немного внутреннего времени, наполняющего хорузлито-лунит, чтобы оно сгустилось и приняло твердый облик защиты, блокируя зеркально-бирюзовые потоки информации, стекающейся со всей Земли в контурно-чистый мир элохимов. Бирюзовость хорузлита немного поблекла, даже посерела. В это же мгновение всем людям на поверхности Земли стало неинтересно видеть себя в зеркале, любители искусства и искусствоведы обратили внимание на то, что из слова «зеркало» исчез магнетизм метафоры, и великие произведения, пришедшие к авторам из зеркальной параллельности в виде гениального вдохновения, вдруг угасли и ничего, кроме пренебрежительного недоумения, не вызывали у современников, писари от искусства сразу же стали переиначивать эти произведения на свой лад и заявлять, что именно они дали новую жизнь падшему величию. Все вдруг стало усредненным и пошлым. И в это же мгновение все кошки земного шара одновременно, на одной волне и ноте, произнесли «муррр» и, потеряв интерес к людям, стали более таинственными и самостоятельными, а сами элохимы почувствовали себя статик-рабами, ибо лазурный лама Рими не передавал, а втягивал в себя знания элохимной субстанции планетарного облака Рааай, то есть стал информатором «лунных бабочек». Но настоящий ужас испытали демиурги, люди полной луны, — в это мгновение в их семияичном огненном мире Ада впервые за миллионы лет на оболочках оссанов возник и вновь исчез иней…
Осознание своего бессилия перед всесилием говорит не о слабости, а о мудрости и силе. Лазурный
