осока, кусты. Я без нашего моря зимой скучаю. А мама к нему равнодушна. Говорит: «В этом году опять не удалось покупаться. Ну ничего. Без моря-то я обойдусь». А вот без тундры ей уж никак не обойтись. Или без пустыни. Конечно, они далеко, а наше море рядом, поэтому мама к нему и равнодушна. Ей далеко подавай — и всё тут. Она себе выбрала такую работу. Я говорю: «А я себе выберу такую, чтоб никуда не ездить…» — «И как будем жить?» — интересуется мама. Конечно, она не может представить, как это не ездить. «Хорошо будем, — говорю я. — Ты будешь старушка. Старая! Будешь на диване сидеть, а я тебе буду сказки вслух читать». — «А не надоест?» — сомневается мама. «Что ты! — говорю я. — Тебе, может, и надоест, но мне — никогда». — «Ну что ж, надо попробовать», — смеётся мама.
Но как мы попробуем? Она в экспедиции. Мне в первый класс скоро надо идти…
Вдруг я какой-то новый звук слышу.
Не пойму что. Вроде какой-то шип. Но издалека, это не в доме. Вот уже ближе. Шшш… Это колёса шипят по песку. У нас дорога песчаная. Скоро будет асфальт, а пока нет. Уже слышно, как камешки из-под колёс брызгают, с шипом. У Нечаевых мотоцикл есть, он в сарае заперт. Это машина! Почему так поздно? Савчуки свою машину ещё весной продали, у них некому теперь машину водить. А ночью вообще на дачу не ездят. Уже рядом, свет сквозь штору мелькнул…
Это такси…
Я как из постели прыгну! Стул опрокинула, он загремел. Прямо к двери бегу. Чуть не вышибла эту дверь, но всё же открыла, ключом. И на крыльцо выскочила.
— Мама! — кричу. — Мама приехала!
Сзади меня такой грохот. Дедушка бежит босиком. Бабушка с распущенными волосами. Ардальон тоже выскочил. Путается в ногах. Дедушка на него наступил. Ардальон прямо взвыл! Дедушка перед ним на бегу извиняется. Бабушка свет на террасе включила. Так ярко!
Это правда такси.
Оно перед нашей дачей замедлило ход. Сейчас остановится.
— Мама! — кричу я. И по клумбе бегу.
Но такси почему-то не остановилось. Может, мама в темноте заблудилась? Не поймёт, какая дача наша?
Нет, такси дальше по дороге ползёт…
— Саша! — кричит бабушка. — Саша, постой!
— Обожди! — кричит дедушка.
Я всё равно бегу. На дорогу выскочила.
Такси ещё немножко проехало. И остановилось. Оно перед дачей доцента Большаковой остановилось. Значит, это не мама. Но я ещё бегу. Слышу, как дедушка за мной гонится.
Хлопнула дверца. Из машины вылез боком сын доцента Большаковой и с шофёром смеётся. Вот это кто приехал! Её старый сын. Больше бежать уже нечего. Я прямо на дорогу села. Тут дедушка меня догнал. Хочет поднять. Но я не даюсь. Плачу вообще-то.
— Где мама? — плачу. — Где мама?
Сын доцента Большаковой к нам обернулся и кричит:
— Что случилось? Василий Дмитрич, что там у вас? Помочь?
Шофёр высунулся в окошко, тоже кричит:
— Вы не в город?
— Нет! — кричит дедушка. — У нас всё в порядке. Мы сейчас…
И хочет меня поднять. Я упираюсь. Но дедушка уже поднял.
Машина фыркнула и ушла. Только красный огонёк сзади мелькает. И камни из-под колёс брызгают. Уже тише, тише…
На даче доцента Большаковой свет вспыхнул. Дверь распахнулась.
Доцент Большакова стоит на пороге, в халате и щурится.
— Это кто? — щурится. — Это ты?
— Предположим, что я, — говорит её толстый сын и идёт в дом.
Дверь сразу закрыли. Тихо так. Только я всхлипываю. И дедушка дышит. Быстро меня несёт к нашей даче.
У нас всюду свет горит, даже в кухне. Бабушка посередине комнаты стоит и свои волосы подбирает. Волосы опять падают. Они у неё до пояса. Шпильки сыплются на пол. Ардальон их нюхает и чихает.
— Это не мама, — говорю я. — А ты сама сказала, что она сегодня приедет! Зачем ты сказала?
— Я сказала — скоро…
— Нет, ты сказала — сегодня!
— Значит, глупо сказала, — говорит бабушка. — Ты же знаешь, мама сперва пришлёт телеграмму…
— Нет, она не пришлёт, — говорю я.
Как бабушка не понимает!
Маме там просто некуда телеграмму бросить. Даже письмо некуда. Поэтому писем нет. Там же тундра! Мох, кочки, озёра всюду, мама рассказывала. Столбов абсолютно нет, ни телеграфных, никаких. Ни одного дома вокруг. Реки неизвестно куда бегут, и в них толстая рыба играет. Красная! Только палатка трещит на ветру. В ней охотник лежит в спальном мешке и из ружья целится в дикого оленя.
Олень и не знает, что в него целятся. Несёт свои большие рога и деревья копытами мнёт. Потому что в тундре такие деревья — ниже нашей травы. Они мне по колено, эти деревья. Называются карликовые берёзы. На такую берёзу почтовый ящик нипочём не повесишь.
— Это же тундра, — говорю я. — Как же мама пришлёт телеграмму?
— А телеграмму в почтовый ящик и не бросают, — говорит дедушка. — Её просто на почту сдают.
— В тундре почты нет, — говорю я.
— Спасибо, объяснил, — говорит бабушка.
Я между ними на диване сижу. Они меня прямо зажали.
— Зато у мамы есть рация, — говорит дедушка. — В каждой экспедиции теперь рация есть. И по рации можно всегда передать…
— Какая ещё рация? — говорю я.
Но уже не плачу. Просто носом шмыгаю. Ардальон мне на колени лезет. Я его никогда, конечно, не брошу, но сейчас столкнула.
Он удивился и на пол сел.
— Не знаю никакой рации, — говорю я.
— А вот я тебе сейчас всё объясню, — говорит дедушка.
— Да подожди ты со своей рацией, — сердится бабушка. — Не суетись.
Но дедушка всё равно суетится. Тетрадку зачем-то принёс. Теперь очки ищет. Нашёл. Ещё карандаш.
— Сейчас, сейчас, — говорит. И карандашом что-то чертит в тетрадке. — Саня, гляди! Рация — это такая машина, вообще-то прибор. Нет, скорее, аппарат. Вот смотри…
Коробку какую-то нарисовал и пальцем в неё тычет.
— Видишь?
— Ничего я не вижу, — говорю я.
— Во-во! — говорит бабушка. — Ты ещё устройство ей объясни!
— И объясню! — сердится дедушка. Опять карандаш схватил и какие-то круги на своей коробке рисует. Как глаза. А носа всё равно нет. — Рация очень просто устроена. Смотри, Саня! Вот тут нажимаешь. И говоришь в микрофон. А она передаёт…
— Ты, дед, путаешь с магнитофоном, — говорит бабушка.
— Как передаёт? — говорю я.
— Такие волны, по воздуху, — говорит дедушка. — Ну, как радио.
— Очень понятно, — говорит бабушка.
— А радио? — говорю я.
— Тоже волны!
