Типичный продукт Века Разрушения по всей Шикасте, с некоторыми вариациями (в данном случае — типаж Северо — Западных Окраин), в структуре общества играл определенную роль, весьма заметную. Функция его стабилизирующая, что многими воспринималось как парадокс, ибо идеологическим инкубатором типажа почти всегда служила философия полного экспресс-преобразования общества в некий образцовый «рай». «Святых» книг на эту тему издано за многие века предостаточно.
Родился этот гражданин в сумбурные годы, последовавшие за Первой мировой войной. Иные тогда купались в роскоши, большинство влачило полуголодное существование. С рождения и до взрослых лет он прожил, лишь изредка наедаясь досыта, лишь изредка отогреваясь до комфортной расслабленности, лишь изредка засыпая не под шум, доносящийся сквозь картонные стены и перекрытия многоэтажки, и, когда подрос, лишь изредка получая возможность что-то заработать. Трое детей в семье умерли от болезней, вызванных недоеданием. Мать в тридцать с небольшим износилась, превратившись в старуху.
С тех пор, как он осознал свое положение в обществе — а произошло это в сравнительно раннем возрасте — он пребывал в состоянии недоверчивой растерянности. Пацан-недоросток бродил по улицам, подгоняемый голодом, холодом, горечью несправедливости, мечтами и видениями. Ему казалось, что каждый из встречных, взрослых и детей, обладает двойником, тем, кем бы он мог стать в иных условиях. Он мог безмолвно обратиться к прохожему: «Эх, бедняга, знаешь, кем бы ты мог стать? Не твоя вина, конечно…» Он глядел на анемичную сестру, работавшую с четырнадцатилетнего возраста, будущее которой, конечно, обещало беспросветную серость, знакомую по судьбе матери, и так же безмолвно обращался к ней: «Ты не знаешь, кто ты на самом деле, кем бы ты могла стать». Ему казалось, что он обнимает не только ее, но и всех бедных и страждущих. Он глядел на изможденные лица и украшал их своими видениями. «Вы несете в себе чудо! И не подозреваете об этом», — думал он. И он обещал, клялся им, клялся себе.
У него не укладывалось в голове, что такую страшную нужду приходится наблюдать в стране — он пока еще не мог охватить всего разнообразия условий планеты — объявляющей себя процветающей, в стране, стоящей во главе мировой империи.
От сверстников он отличался начитанностью, так как отец его был доверенным лицом рабочих, по мере сил, остававшихся от основной работы. Выбор книг в доме не ограничивался детскими сказками да сентиментальными романами, и темы домашних разговоров охватывали не только пропитание и одежду для семьи.
Пять лет Второй мировой войны он провел в армии. Непонимание причин, по которым люди причиняли друг другу такие ужасные страдания, рассеялось. Много где пришлось ему побывать, многое повидал он за эти годы. Именно тогда он начал мыслить категориями планеты в целом, хотя и с ограничениями: темнокожих он исключал из своих ментальных калькуляций. Сказалось воспитание, приучившее его считать белых расой господ. Но всеобщее огрубление общества от него не укрылось и не оставило без влияния. Вещи, которых он в детстве не мог принять, теперь объяснялись для него человеческой природой, от которой никуда не денешься. Однако в планах на будущее он видел себя, по возвращении домой, представителем других, поддерживающим их, направляющим, спасающим от неприятностей реальной жизни, которым он мог противостоять, а они не могли.
Вернувшись, он сразу же включился в «борьбу за интересы рабочего класса», как модно было тогда выражаться, и очень скоро выделился на этом поприще.
Период после окончания Второй мировой войны тоже отличался обнищанием, горечью, серостью. Страны Северо-Западных Окраин оказались физически и морально изношенными (см. «Историю Шикасты», том 3014, «Период между Второй и Третьей мировыми войнами», введение). Северный Изолированный Континент усилился и оказал поддержку странам Северо-Западных Окраин на условиях безоговорочного сотрудничества и военного союза. Военно-политический союз принес Северо-Западным Окраинам существенные материальные выгоды и по прошествии пятнадцати лет после окончания войны в этой части Шикасты царило процветание, моральный уровень населения отнюдь не повысившее.
Экономика Северо-Западных Окраин, как и Северного Изолированного Континента, базировалась на постоянном поголовном потреблении без учета реальных потребностей. Еда, напитки, одежда, обувь, бытовые приборы, безделушки… пропаганда, принявшая форму торговой рекламы, вдалбливала в головы обывателей необходимость покупать, потреблять, расходовать, портить, выбрасывать, выбрасывать, выбрасывать, чтобы покупать, покупать и покупать. И это когда богатства планеты в целом уже истощались, а большинство ее населения жило впроголодь и даже умирало от голода.
Рассматриваемый индивид, сорока лет от роду, занимал влиятельный пост в рабочей организации. Главная его задача заключалось в том, чтобы представляемые им рабочие получали достойное вознаграждение за свой труд. Так сказать, задача-минимум. Далее, по возможности, «урвать кусок пирога побольше». Наконец задача-максимум, задвинутая на второй план, — перевернуть всю экономическую систему и учредить правление рабочего класса. Иной раз он вспоминал о себе и своих воззрениях в те годы, когда мальчишкой бродил по голодным улицам, районам голодного города. Новые возможности, открывшиеся преходящим процветанием, опьяняли. Все вдруг стало казаться возможным. Люди его уровня раньше и мечтать не смели о таком образе жизни. Девиз «достойная заработная плата» казался теперь трусливым и мелким. И жизнь заботилась о все новых подтверждениях новым открывавшимся возможностям. Конечно, нельзя сказать, что рабочий класс вдруг сравнялся с богачами, но то, что миллионы людей смогли получить такие блага без всяких кровавых переворотов и потрясений основ, без революций, изумляло просто до глубины души. В этой атмосфере казалось, что впереди все новые и новые возможности, которым и конца не будет. Рабочий народ получал компенсацию за нищету родителей, дедов, прадедов, далеких предков, за унижения собственного детства. В душе шевелились мстительные чувства.
Но «век изобилия» не мог длиться вечно. Наш герой видел, что глобальные условия накладывали ограничения на развитие отдельных стран. Он не утратил широты кругозора, отличавшей его от большинства современников в молодости. Выделявшей его. Делавшей его одиночкой. И это его амплуа устраивало всех, служило службу общему делу. Там, где в ходе борьбы с тактическими целями сплачиваются группы, рассматриваются и ценятся качества каждого индивида.
Его ценили за склонность защищать точку зрения меньшинства, за наблюдательность, критичность, неброскость.
За честность.
Такая ему досталась роль.
Он этим все еще гордился, однако не мог не видеть, что любое слово можно нагрузить разными значениями. Он замечал, что люди слишком охотно хвалят его честность. Он видел в этих похвалах то, чем они и являлись: лесть.
«Честность» как прерогатива. Как его вотчина.
И «кроме честности, есть множество похвал». Похвалы все чаще принимали осязаемую форму. Так что же? Во-первых, это крохи в сравнении с тем, что сыплется на головы сильных мира сего. Да и кто не получает подарков? Мелкие крохи от пресловутого пирога. К тому же эти крохи предназначены не ему лично, а ему в качестве представителя рабочих, подчеркивают его роль и служат общему делу. Сомнения его донимали, он раздумывал, где кончаются подарки и начинаются взятки. О лести размышлял, о ее разрушающем влиянии, о ее покупательной способности. Лесть как валюта? Сомнений он не гнушался.
Под пятьдесят, земная жизнь пройдена на две трети, дети выросли. Дети, кстати, сплошное разочарование. Махровые эгоисты, рвачи, все гребут под себя, все для собственного удовольствия. Ругая их, он не забывал о конфликте поколений, о вечном недовольстве родителей детьми. О недовольстве оправданном, мог он добавить самому себе, но не жене, находившей его трудным и неуживчивым. Но и гордился он ими невольно, этой гордости стыдясь, себя за нее презирая, но отмечая как положительное явление самую двойственность своей оценки. Как же, ведь потомки шагнули дальше по ненавистной, но неустранимой классовой лестнице клятого социума.
Критикуя детей, он одновременно критиковал и младших членов своего профсоюза, да и все новое поколение. А это уже явление нежелательное, изменой попахивает, предательством. Однако ни сердцу, ни мозгу не прикажешь, потока мыслей не прервешь. Даже мочевым пузырем не слишком-то пораспоряжаешься. Вернулся детский скептицизм — да он никуда и не исчезал. Вернулись, преобразившись, прежние мысли. Каким образом люди забывают, что творят? Хватают всё, до чего дотягивается рука, воруют, содеянного не стыдясь, напротив, видя в этой ловкости рук превосходство над всеми остальными.
