прочесывать улицы в надежде встретиться. Встретился. Индивид шестой, завидев родителя, дружески улыбнулся, небрежно помахал пухлой ручкой и прошествовал мимо.
Он понимал, что арест неизбежен, и предвкушал момент, когда он снова предстанет перед судом в цепях, за двойной решеткой, славный герой, страдалец, мученик за… Но полиция серо-буднично, без всякой помпы направила его по прежнему месту заключения.
Лунатический энтузиазм угас, ничто более не поддерживало его, «зрак пророка» отказывался видеть что-либо в окутавшем его тумане непонимания этого мира — и индивид шестой покончил с собой.
Дочь весьма богатых родителей, из семьи промышленного магната, производителя всемирно известного бытового брэнда — никчемного продукта, не удовлетворяющего никаких потребностей, кроме великой экономической заповеди: «Да потребишь ты продукт сей!»
Брата своего она с раннего детства почти не видела, родители не считали, что им необходим контакт; учились дети, естественно, в разных школах, он в мужской, она в женской.
Она рано почувствовала себя несчастной, заброшенной, хотя причин этого не ощущала. Достигнув подросткового возраста, поняла, что в семье нет центра ответственности. Ни отец, ни мать, ни брат, коего судьба приготовила в наследники отцу — его единственная функция, — никоим образом не реагировали на внешние обстоятельства, оставались пассивными свидетелями событий, идей, мод, манер. Когда она это поняла, подивившись, как долго до нее доходило очевидное, то осознала, что ее образа мыслей и отношения к жизни в семье никто не разделяет. Никому до сих пор не приходило в голову, что существует возможность сказать «нет». Родня — не исключая и ее саму — показалась ей разорванной на клочки бумажонкой. Рассыпанными по тропе жизни клочками играл ветер времени.
Она не испытывали ненависти к членам семьи. Не презирала их. Она определила их как нечто ненужное, неуместное, иррелевантное.
Три года обучалась в университете. Точнее, посещала университет, вела двойную жизнь: демократическая воздержанность в альма матер, роскошь и вседозволенность отпрысков «лучших семейств» вне стен ее.
Университетские курсы ее не интересовали. Главное — с кем она могла в этом тигле сплавиться. Она перепробовала множество политических кружков, групп, фракций — исключительно левого толка, использовала их лексикон, для всех универсальный, позволявший им преследовать одну и ту же цель и на пути к ней крушить друг друга. Все эти группировки объединяло убеждение, что господствующая система ни к черту не годится и ее следует заменить… не столь важно, какой, но главное, чтобы они ее, новую систему, возглавили. Ибо они совершенно иные, новые люди.
Группы эти, коих по Северо-Западным Окраинам — иные части света мы здесь не рассматриваем — развелось превеликое множество, произвольно обращались со своими программами, не обращая внимания на такую мелочь, как объективная реальность, данная им в ощущениях. Собственное ое восприятие во время общения с этими господами утрачивало привычную домашнюю пассивность. (См. «Историю Шикасты», т. 3011, «Век Идеологий. Патология политических группировок».)
С тех пор, как господствующие религии потеряли свое влияние не только в Северо-Западных Окраинах, но и по всей Шикаете, молодое поколение повсеместно критически, с холодной неприязнью косилось на предков. Таков закономерный результат сползания культуры к варварству. Молодым людям внезапно открывалась «истина», они отрицали все вокруг и обращались к политической идеологии (аналогично группам протестантов в века религиозной тирании), видя решение в перековке системы в новую монету, с их чеканным профилем на лицевой стороне. Подобного рода политический кружок может возникнуть мгновенно, вдохновленный видением мироустройства, по мнению основателей совершенно небывалого; за неделю кружок этот обрастет философской бахромой, кодексом чести какого-либо фасона, списками врагов и союзников, личных и межгрупповых, национальных и международных. Закуклившись в кокон непогрешимости — априорно полагается, что каждая группа борется за правое дело, остальные же выступают за неправое, менее правое или за правое, но идут пагубным для этого правого дела путем — эти молодые люди кучкуются таким образом недели, месяцы, иногда и годы. Если группа не разваливается, она размножается неполовым путем: делением. Так делятся клетки. Или от ствола отделяется новый побег. Или ветвится молния. Психологические и социологические исследования общества с каждым днем становятся все глубже и изощреннее, но задевать политические группировки исследователи остерегаются. Так же точно не поддается разумному обоснованию поведение религиозных групп в теологических деспотиях. Политика для анализа — табу. Однако беглого взгляда на историю вопроса достаточно, чтобы заметить это непременное деление. В отличие отделения амебы, деление политических группировок сопровождается обвинениями в предательстве, расколе и подобными паническими воплями. Раскольники клеймятся, изгоняются, по возможности истребляются физически — тоже по сценарию религиозной борьбы с ересями. Однако в этом дробном обществе со множеством идей, в течение длительного времени существующих бок о бок без столкновений, такие механизмы, как парламенты, политические партии, группы, представляющие интересы меньшинств, могут оставаться и остаются вне внимания исследователей, усердно шныряющих вокруг да около и получающих признание и призы за работу, которая, будучи верно направленной, могла бы полностью разрушить эту структуру.
Индивид номер семь оставила университет, не узнав там ничего, с ее точки зрения, путного. Семья ожидала, что она выйдет замуж за кого-либо вроде ее отца или брата или же возьмется за какую-нибудь работу, пришедшуюся ей по вкусу. Ей же казалось, что она ничто и ей не предстоит ничего интересного.
В то время весьма популярными стали «демонстрации». Народ охотно вываливал на улицы, чтобы покричать о чем — нибудь злободневном. В университете и она принимала участие в демонстрациях и теперь, вспоминая об этом, вдруг решила, что там, вопя и распевая с толпой, ощущала себя более живой и чувствующей, чем в иные периоды своей жизни.
Она возобновила эту практику, ускользая из дому, чтобы получить эмоциональную встряску и подзарядку. По какому поводу устраивалась демонстрация, за что или против чего, ее не интересовало. Случайно она оказалась впереди, в гуще схватки с полицией. Молодой полицейский сграбастал ее, швырнул другому, сопроводив полет демонстрантки нецензурным эпитетом. Его напарник схватил ее в охапку и запустил обратно. Она визжала и барахталась, и вдруг кто-то выхватил ее из-под носа у полицейских. Она оказалась один на один с молодым человеком, о котором уже слышала, что он «какой-то вождь».
И действительно, вождь. Один из типичных тогдашних вождей-недоучек, узколобый безъюморной догматик, фанатик, подмявший под себя кучку безвольных овец, нуждающихся в пастухе и регулярном доении. Она с замиранием сердца воззрилась на него и тем же вечером, прежде чем вернуться домой, под него улеглась. Он до нее снизошел.
Он снисходил до нее еще не раз, узнав, что она наследница одного из богатейших семейств не только в городе, но и во всех Северо-Западных Окраинах. Она же решилась сделаться «его женщиной», его пассией. Он этим охотно пользовался, «воспитывал» ее по-своему, заставлял демонстрировать преданность «делу», вовлекал ее в небезопасную активность. Не такого рода, как вылазки террористов типов 12 или 3. Он держал ее рядом с собой на демонстрациях, впереди колонны, требовал, чтобы она бросалась на полицейских, орала и визжала громче, чем другие девицы, билась и извивалась в лапах полицейских, для которых эта забава оказалась неплохим развлечением. Фактически он требовал от нее добровольной деградации.
Ей это нравилось. Столкновения с полицией становились все чаще. Ее задерживали, доставляли в участок. Все это не укрылось от родителей, но, посовещавшись со знакомыми, они утешились: мол, «молодежь есть молодежь», «пусть перебесится» и все в таком роде. Она взбесилась: ее не принимают всерьез! А вот ее любовник — тот принимал ее всерьез. И полиция тоже. Арест, несколько дней за решеткой, еще раз, еще… Родители вносили за нее залог, она оставляла за решеткой своего друга и товарищей по борьбе, отправлялась домой на заднем сиденье одного из семейных лимузинов, мрачно сверля взглядом затылок шофера.
Она сменила имя, оставила дом, чтобы жить со своим другом. То есть с группой, куда входило более десятка молодых людей. Она охотно поселилась в грязной развалюхе, предназначенной к сносу. Она наслаждались грязью и нищетой обстановки, убирала, готовила, обслуживала своего любовника и его друзей. Учитывая ее происхождение, они испытывали от этого определенное удовольствие, но главное,
