своей любовью в гроб вгонял. Страсть как нравилось ему запускать лапы в мои сальные волосы. Любовь. Линда, любимая… Люби, моя… Ах-ах… Но до него так и не дошло. И Марту любил. Да залюбитесь вы в доску! И с Ритой тоже. Чмок-шлеп-хлюп-чпок… Рита вообще его не понимала, ни слова. Мокрые процессы без слов. Ну, ладно, секс, любовь… не специалист я. Сплошная «такназываемость». Пустозвонство и трата времени. Не готова я, не готова…
Договорились насчет с девяти до пяти, конторский режим. Он говорит: приходи, когда созреешь. Эксперименты на мне ставить будет… Нет, он так их не называет, не хочет меня пугать, чтобы я, старая крыса, не вообразила себя крысой подопытной. Не бойтесь, герр Герберт, я ведь не боюсь. Меня теперь ничем не испугаешь. Что не так — я сразу шмыг из себя и ищи ветра в поле. Я не боюсь, только ни к чему они не приведут, ваши эксперименты. Хотите убедить уважаемых коллег? Вот уж что не по мне, так это торчать морской свинкой на ваших дурацких конференциях да симпозиумах.
Как вы не поймете, никто вам не поверит. Пока на своей шкуре не проверят. А когда проверят и поверят, им не поверят другие. Глухой номер. Марта и Френсис говорят, что военные этим занимаются, даже уже используют. Суньтесь к военным, справьтесь у них. Они, впрочем, ничего не скажут. Они только со смертью шепчутся. Дружки закадычные.
Доктора Герберта переводят. Он говорит, что может взять меня с собой. Конечно, я с ним поеду. Они, правда, говорят, что могут меня и выпустить, что я и одна справлюсь, но нет, я уже здесь привыкла. Там, в муниципальной, у них все строже, тут улыбайся, там улыбайся… Лижи им… Тьфу. Больница больнице рознь… Там посмотрим. Доктор Герберт говорит, что хочет продолжить наше сотрудничество… Ха-ха, сотрудник…. Крыса подопытная.
С доктором Гербертом я иной раз чувствую себя, как в детстве. Тут меня просто хватали и совали в психушку за психушкой. А в детстве голоса были добрее, дружеские. Да, Линда, да, говорили они. Сделай это, а потом это, у тебя получится. Молодец, Линда. Не плачь, Линда, не печалься. Помню, однажды родители ругались, шум стоял, я плакала под шумок, и вдруг этот голос: «В чем дело, Линда?» И я поняла, что все это ерунда, эти дрязги, ссоры, споры. Дружеский голос. А потом все доктора наперебой внушали мне, что голоса эти злые, вредные, жестокие. Пока не появился доктор Герберт. Он добрый не потому, что слова его добрые, а внутри добрый. Слова могут ничего не означать. Личность добрая, место тоже может быть добрым. Близость, покой. Не устаю повторять, что голоса, которые грозят, мучают бедных психов, могут и утешать.
Это произошло в области Шикасты, контролируемой религиозными обскурантистами, своим невежеством и лицемерием осенившими все аспекты жизни, считавшими абсолютной истиной, что некто по имени «Бог» создал человечество в некий определенный день около четырех тысяч лет назад. Считать иначе означало вызвать на свою голову судебное преследование, социальный остракизм, потерю работы. Против узколобого догматизма выступали интеллектуалы, работавшие в сферах истории, биологии; предлагали альтернативные варианты возникновения планеты и человечества, развившегося в течение многих тысячелетий из некоторых видов обезьян. Религия отвечала насилием, гражданские власти шли у нее на поводу. Эти смелые индивиды, отстаивавшие иную точку зрения, так или иначе, все пострадали за свои убеждения.
Предлагаю вашему вниманию историю лишь одного из них, «рядового армии свободной науки», как он себя определил. Выходец из бедной семьи, он стал учителем, преданным своему делу, боготворил истину и был готов ее отстаивать до последней возможности.
Жил он в маленьком городке, где общественное мнение определялось тем, что прихожане слышали в церкви. Он начал работу в школе, обучая детей согласно последним научным данным — что человек произошел от животных в процессе эволюции. Очень быстро потерял работу. Девушка, на которой он собирался жениться, ему отказала, уступив давлению семьи. Он не сдался, обучился плотницкому ремеслу, однако работы ему никто не давал, и пришлось бедняге покинуть родной городок. Переехав в большой город, где его никто не знал, он устроился плотником, продолжая собирать библиотеку, посвященную «новой науке». Библиотекой его пользовались многие братья по духу, особенно молодые люди. Здесь их было неизмеримо больше, чем в крохотном городишке, где все друг друга знали. Не раз посещали его разгневанные клерикалы, сограждане издевательски замечали ему: «Хочешь быть обезьяной — на здоровье!». Однажды библиотеку подожгли. Дважды он менял квартиру. Семью он не создал. Шестьдесят лет жил в бедности, поддерживаемый ощущением своей правоты, зная, что будущее его оправдает. Уже в старости, проходя по улицам или сидя на скамеечке, он слышал издевательские крики мальчишек, а то и взрослых: «Обезьяна, обезьяна!» — и улыбался в ответ, зная, что за ним правда.
Такие храбрые люди помогли подорвать основы наиболее тупоголовой религии всех времен и народов, столетиями душившей любые ростки здравого смысла.
Агент 20 в ответ на запрос прислал следующее донесение.
Нахожусь в большом городе Северного Изолированного Континента. Здесь сильны контрасты между богатством и бедностью. Полно многоэтажных жилых зданий. Практически все мужчины и большинство женщин днем покидают дома, направляясь «на работу», зарабатывать деньги. Большинство населения живет в бедности, но бедность здесь особого рода, характерная для богатых местностей Шикасты. Все лезут из кожи вон, чтобы поддержать определенный стандартный уровень жизни, диктуемый экономикой. Семейной жизни в традиционном понимании не существует. Пары быстро распадаются, дети, которым уделяется крайне мало внимания, с малых лет организуют уличные банды, пополняют ряды профессиональных преступников. Нельзя сказать, что этой проблемой мало занимаются. Социологи предупреждают, советуют родителям вспомнить о своих отпрысках, высокое начальство не скупится на отеческие увещевания и пламенные призывы, а воз и ныне там, проблема лишь усугубляется.
Интересно, что сусальные истории о гармоничной семейной жизни — чрезвычайно популярные у зрителей — не сходят со сцен и с экранов, но все эти истории относятся к далекому прошлому, с нынешним временем не соотносятся, и контраст этот бросается в глаза молодежи, лишь усиливая ее цинизм и отчуждение.
Не вижу толку от обращений к детским и молодежным бандам в качестве индивида. От обращений к родителям, особенно к матерям, проку больше, но обычно это происходит слишком поздно.
Иногда я сомневаюсь, что среди всего этого множества народу, среди многих тысяч семей, запиханных в многоэтажные жилые ульи, найдется хоть одна, уделяющая детям такое же внимание, какое уделяют своим детенышам животные. Здесь я говорю не о жестокости, а о равнодушии, об отсутствии интереса.
Я поселился в комнате старого дома на улице, соседствующей с акрами голого асфальта с торчащими из него жилыми башнями. Сад, дерево, трава здесь редкость, однако напротив моих окон первого этажа на обработанном клочке земли растут цветы и два дерева, одно небольшое, другое громадное. Одна из соседок ухаживает за цветами и держит кошек. Как и многие женщины, она умудряется довольствоваться малым и извлекать из этого малого большое удовольствие.
Однажды ее кошка родила четырех котят. Трех забрали соседи и знакомые. Кошка-мать, уже старая, умерла. Оставшаяся самочка, очень красивая, черно-белая, оказалась на диво глупой, похоже, слабоумной. Она почти все время спала, из дому не выходила. В период течки спарилась с большим черным котом, весьма решительным, который дал понять всему кошачьему населению окрути, что садик перед моими окнами — его территория. Соседка полагала, что у него есть хозяева, но все же иногда подкармливала. В дом к себе она его не пускала, но когда самка родила от него двух котят, полосатого котика и черную кошечку, папаша попросился «навестить» потомство, и соседка его впустила. Он уселся возле кошачьей коробки, «разговаривал» с матерью и лизал своих детенышей.
Женщина удивилась его отцовским чувствам, позвала меня. Мы прозвали их мужем и женой, и соседка моя со смехом отметила, что эта пара — пример множеству человеческих.
Черно-белая кошка оказалась хорошей мамашей, что касалось кормления, но пользоваться «туалетом» она приучить детей своих не смогла. Этим занялся отец. Он таскал котят «на горшок», поощряя их мурлыканьем и аккуратно вылизывая.
Красотой он не отличался: костлявый, с рваными ушами. Мы полагали, что кот этот уже старик. Он, в конце концов, прижился у сердобольной женщины. Поведения кот оказался весьма пристойного, жадности к
