Кобелев приехал в нашу волость поздней осенью семнадцатого года, когда Меркурьев только что отремонтировал помещение для исполкома, и отрекомендовался Меркурьеву гражданским инженером из Петрограда.
— Хотел погостить у знакомых, — объяснил Кобелев, — отдохнуть и…
— Переждать революцию, — досказал Меркурьев.
Гражданский инженер не смутился.
— Вот именно. Я не молод, в революциях ничего не смыслю. Мое дело — строить… Знаете капитана Куделина? Я к нему приехал…
Меркурьев Куделина знал. Это был один из тех немногих, кто не отказался продолжать службу на речном транспорте.
— Хозяина дома не оказалось, — говорил Кобелев. — С таким трудом добрался сюда из Петрограда, что ехать обратно пока не решаюсь. Хочу пожить у вас. Предлагаю свои услуги.
— Документы в порядке? — спросил Меркурьев.
Кобелев вручил председателю целую пачку бумаг.
Тот посмотрел, возвратил бумаги и сказал:
— Ничего не придумаю, товарищ Кобелев. Как-нибудь сами устраивайтесь.
Кобелев извинился за беспокойство и ушел, но через неделю опять появился в исполкоме и показал Меркурьеву приказ уездного отдела народного образования о назначении его учителем рисования в строгановскую школу «с использованием в свободное время и в других школах волости», — так было приписано в приказе.
Начался разговор.
— У нас просьба к вам большая, товарищи, — говорил Ефимов. — Мы, когда бываем в деревнях, объясняем крестьянам политику Советской власти, читаем газеты, беседуем о декретах. Но этого недостаточно. Много у нас еще темноты осталось от царского строя. Учительство должно помогать нам бороться с этим. Вот о вреде религии надо им доклады читать. У нас в отдаленных деревнях, сами знаете, орудуют красноверцы. Главный их наставник Никольский купец и кулак Рукавичкин сулит своим единоверцам рай на том свете, а сам себе рай при жизни устроил.
— А если кто не желает помогать вашей власти? Силой заставите? — послышался чей-то голос.
Ефимов ответил спокойно:
— Зачем же заставлять силой? Мы с такими не церемонимся. Кто не с нами, тот против нас.
— Кто это говорит? — спросил я. — Пусть покажется.
С задней парты поднялся прапорщик Романов.
— Я говорю. И утверждаю, что русской интеллигенции, учительству с вами не по пути.
Многие возмутились выходкой Романова.
— Он не имеет права говорить от имени учителей. Он клевещет на учителей, — заявила Фина Суханова. — Если господин Романов не считает Советскую власть своей властью, его дело. Но зачем же на нас клеветать? Мы, преподаватели строгановской школы, согласны с вашим предложением, Павел Иванович. Сама я готова поехать в какую угодно деревню. Пошлите в Боровскую десятню… Завтра же поеду…
Романов еще что-то пытался сказать, но Охлупин, сидевший с ним рядом, дернул своего приятеля за рукав и прошипел:
— Высунулись не вовремя. Молчите. А лучше уходите отсюда.
Романов, по-военному стуча каблуками, вышел из класса. Охлупин, озираясь по сторонам, встретился взглядом со мной и понял, что я слышал их разговор. На лице его появилась деланная улыбка, он сказал:
— Ведет себя, как мальчишка. Пусть остынет на морозе…
Фина продолжала горячо говорить:
— Надо признать, что мы совсем не бываем среди населения. В школе учим ребят одному, а они слышат от родителей другое. Не обижайтесь на меня, Аристарх Владимирович, — она повернулась к Кобелеву, — вы часто бываете в деревенских школах, а провели хоть одну беседу с крестьянами?
— Простите, Фаина Ивановна, — возразил Кобелев, — Но о чем я буду говорить с мужичками? Об истории искусства? Об архитектуре? Не пойму. Подскажите.
— Подскажу. Научите их печные трубы класть, чтобы черных изб не было. И в этом будет большая польза… Вы инженер. Беседуйте о технике… А придет время, так наши крестьяне потребуют лекции и по истории искусства, товарищи.
Через несколько дней, в воскресенье, от волостного исполкома разъезжались дежурные подводы — учителя строгановской школы отправлялись по деревням с первыми своими докладами и беседами. Мы с Финой поехали в Боровскую десятню.
Быстро промелькнули постройки села. Дорога завела нас в лес. Иногда в просветы между деревьями открывались широкие прикамские дали. Вот далеко на горизонте дышит завод, на склоне лесного холма раскинулся поселок.
Перевалив несколько холмов, мы въехали в глухой лес. Столетние ели сплетались вершинами, не пропуская лучи солнца.
Дорога была плохо наезжена, крестьянская лошадка до лодыжек тонула в снегу. Дремал на передке саней наш возница, подремывали и мы с Финой.
Через три часа езды показался занесенный снегом плетень, дорога стала глаже, и мы въехали в лесную деревню.
Подъехали к школе. У входа толпился народ. Поздоровавшись с крестьянами, я спросил:
— Собрание, что ли, в школе?
— Хуже, — ответили мне. — Какой-то оратель, слышь, из городу приехал. Всех в школу загоняют.
— Кто-то, значит, нас предупредил, — сказала Фина, вылезая из саней.
К нам вышла учительница и провела в свою квартирку.
— Грейтесь пока, — сказала она. — А я пойду в класс.
— Кто к вам приехал? Откуда?
— Из Никольского проездом, а сам из города… Говорит очень странно…
Мы разделись, немножко погрели руки у железной печки и отправились в класс.
На детских партах сидело здесь человек тридцать местных крестьян.
За столом, важно развалившись на стуле, восседал приезжий.
Он, по-видимому, уже окончил доклад и отвечал на вопросы.
— Свобода печати — это когда каждый гражданин имеет право печатать газету и писать в нее, что захочет, как, например, в Англии.
Постоянно встречаясь с Паниным и Ефимовым, читай газеты, я во многом начал уже разбираться. Конечно, не обходилось дело и без помощи Фины.
Слова докладчика заставили меня насторожиться. И я спросил:
— А если контрреволюционер захочет напечатать статейку против Советской власти?
— Имеет полное право. На то и свобода печати.
— У нас, значит, по-вашему, нет свободы печати? — спросила Фина.
— Нет! Потому что Центральный Комитет партии большевиков ведет в этом вопросе неправильную политику. Что касается свободы слова, то каждый гражданин в свободном государстве может говорить все и везде, что только он пожелает, и мешать ему в этом никто не имеет права.
«А тебе я помешаю», — подумал я и предложил сделать перерыв. Я понимал, что засидевшиеся слушатели меня поддержат.
Так и получилось.
— Правильно. Покурить бы. Битый час сидим.
— А не разойдетесь по домам? — спохватился проезжий.
— Нет! Все-таки занятно послушать.
Мужики вышли в коридор и на школьное крылечко. А мы вслед за проезжим прошли к учительнице.
