— Ваши документы! — потребовал я.
— Какое вы на это право имеете? — заносчиво ответил проезжий.
— Я красногвардеец.
— А откуда это видно?
Человек явно тянул волынку, и мне пришлось отстегнуть наган.
— Что вы, товарищ! Я пошутил.
Мандат у этого человека был в полном порядке и самый серьезный — от губернского комитета партии.
Это был посланный из Москвы в нашу губернию известный впоследствии оппозиционер, противник политики нашей партии.
Губком послал его по деревням с докладом о религии, как было написано в мандате, вручив таким образом оружие в руки врага.
Пришлось его арестовать и везти в Строганово. Первая наша беседа с крестьянами Боровской десятни не состоялась.
Продержали мы «докладчика» дней десять под арестом и только после настойчивых требований губернского начальства отправили в город.
«Ведь до чего же, — думал я, — был прав Ефимов, который предложил учителям беседовать с населением и нам чаще бывать в деревнях. Кто знает, какие проезжие агитаторы бывают в отдаленных местах волости».
Глава III
ЗЕМЛЯ-МАТУШКА
Михаил Васильевич Пирогов, наш красногвардейский командир, он же заведующий земельным отделом, дни и ночи сидел за подготовкой перемера и распределения земли. Дело это было очень кропотливое. Надо было проверить планы земельных угодий, вычерченные еще при царе Горохе, сверить их с поземельными книгами каждой деревни, тоже старыми и донельзя запутанными. Пришлось составлять новые книги и выезжать для этого на поля. Бедняки помогали выяснять истинное положение дел. У кулаков оказались сотни десятин скрытой пашни. Они не платили никаких податей и налогов.
Начали прибывать дни. Появились перелетные птицы. С крыш закапало. В кузнице спешно ремонтировали мерные цепи, клеймили новые межевые столбы. Опустело Строганово и бурлацкие поселки. Речники разъехались на пароходы. Получил назначение дядя Иван. И нас с Паниным снова потянуло на Каму.
Каждый раз, когда в исполком привозили почту, мы нетерпеливо перебирали конверты и пакеты, не попадет ли, наконец, письмо из рупвода с вызовом нас в затон. Но таких писем не было. Вместо этого меня и Панина вызвали в Никольское в Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности и назначили на работу в нашу волость, «навечно высадили на сухой берег», как выразился Панин. Он злился на весь свет, а во сне кричал: «Есть самый полный!»
А про себя мне и говорить нечего. В свободное время я часами простаивал на берегу Камы. Любовался, как весенние ручьи миллионами мутных струй сбегают в реку, как на глазах ширится она, отрывая лед у берегов и поднимая его на свою могучую грудь. Казалось, стоит только щуке ударить хвостом по ноздреватому, изъеденному солнцем ледяному покрову, и он рассыплется на множество мелких льдинок, понесется по быстрым волнам в низовья. Я закрывал глаза. Мне чудились радостные весенние свистки пароходов, бурлящий шум оранжевых плиц, крики наметчиков, клекот парового, штурвала.
Я заметил, что не одни мы с Паниным тоскуем о реке. Даже Меркурьев нет-нет да и выйдет на бережок, постоит, поговорит что-то сам с собою и медленно плетется обратно.
Все теплей и теплей стало греть весеннее солнце. На высоких местах появились проталины. На лесных полянках по утрам затоковали глухари, запел песню серокрылый жаворонок.
Можно было выборочно начать весенний сев. Пирогов решил сделать первый выезд для перемера полей. Поехали втроем: Пирогов, матрос Бородин и я. По размытой весенними ручьями дороге мы добрались до самой отдаленной деревни Бесштанной.
Нас уже ожидали. На краю встретили вездесущие ребятишки:
— Землемеры приехали!
В деревне было четырнадцать крытых соломой кривых избушек. Все «черные», без труб.
Как барское поместье, выделялась в деревне усадьба богача Зобина. Двухэтажный, обшитый тесом дом с железной крышей. Под окнами палисадник. Много пристроек, конюшен, амбаров. На воротах массивное медное кольцо. Зобин держал пять лошадей. Больше половины земли в деревне принадлежало ему.
Родился Зобин в бедной семье, вышел в люди из матросов, очень любил при новой власти козырять своим происхождением.
В молодости, получив жалованье в Верхокамье, Зобин на все деньги купил зерна, украл баржевую лодку-завозню, сплавил груз в Усолье и продал его там втридорога. На другой год у него уже была своя крытая баржа, а через несколько лет оборотистый мужик имел собственный пароход, приобрел акции крупной пароходной компании.
Сорокалетним здоровенным мужиком заявился Зобин в свою деревню и обзавелся хозяйством. Забравши в свои руки пустоши, оттянув у бедноты половину полей и лугов, он сел на шею своих земляков полновластным помещиком.
В сопровождении всей деревни мы отправились на поля. Самый бедный мужик в деревне Максим Черноус вел за собой всю свою многочисленную семью: стариков и жену с пятью ребятишками. Крестьяне несли белые колышки, межевые столбы.
Передел ярового клина начали с дальнего конца, от лога, где земля уже поспела для пахоты.
Пирогов развернул план. Ребята потянули мерную цепь, и началось небывалое, долгожданное наделение пашней деревенской бедноты. Наяву сбывалась вековечная мечта пахаря о своем клочке земли.
Крестьяне, сняв шапки, молча наблюдали за нашей работой. Многие женщины вытирали слезы.
Бородин с конца поля, махнув фуражкой, прокричал:
— Готово, товарищ Пирогов!
Пирогов провел на плане первую красную черту и написал фамилию нового, настоящего хозяина поля.
— Принимай землю, товарищ Черноус!
— Как это?.. — растерянно проговорил Черноус. — Ребятушки! Неужели правда? Вот спасибо- то.
— Не за что, — ответил Пирогов. — Ты всю жизнь эту пашню обрабатывал для Зобина. Теперь будешь для себя работать.
— Неужели всю Палестину мне?
— Тебе; Кроме того, в пару получишь столько же, да столько же по озими. Всего четыре десятины будешь иметь, товарищ Черноус.
— Кланяйтесь товарищам! Чего глаза выпучили? — крикнул Черноус на свою семейку.
— Не нам надо кланяться, товарищ Черноус, — сказал Пирогов. — Советской власти кланяйтесь.
Максим Черноус встал на колени и поцеловал землю.
Участок за участком мужики принимали поля. Черноус и его соседи уже начали пахать, когда из леса выехали пятеро верховых. Двигались они шагом по опушке в сторону пахарей, а сажен за двадцать пришпорили лошадей и с гиком налетели на крестьян. Засвистели плети. Раздались вопли, крики о помощи.
