стало быть, тоже принадлежу к интеллигенции. Так вот, для большинства учителей интересы народа дороже жизни. И мы против вас.
— Что ни говорите, — не унимался человек в плаще, — а Советы долго не продержатся.
К нему подобрался человек в солдатской шинели и прямо к носу поднес огромный жилистый кулак.
— Видал? Рука у нас крепкая. О том, чтобы разбить Советы, ты и думать брось!
Незадачливый агитатор снял пенсне, протер платочком. Снова прищемил им переносицу и протянул:
— Я не обижаюсь на вас, гражданин. Мне просто жаль вас, темного, некультурного человека. — И, отвернувшись в сторону, стал доставать из корзинки какую-то еду. Подошел вахтенный матрос и предложил:
— Товарищи пассажиры! Освободите лестницу… Тебе говорят! Расселся тут со своими манатками. Освободи лестницу! Не понимаешь, что ли, русского языка?
Человек в плаще сунул недоеденное обратно в корзинку, забрал свой багаж и стал подниматься вверх по лестнице.
— Куда? — остановил его матрос. — Вниз иди, в кормовое отделение. — И подмигнул остальным пассажирам: — А вы, товарищи, не беспокойтесь. Располагайтесь как дома. В первый класс можно, если желаете. Кто спать хочет, можно с балкона диваны принести… Этого гуся я давно приметил. На нашем пароходе едет и нам же поет заупокойную. Черепаха полосатая!
На рассвете пароход пристал к пустынному лесному берегу, где стояли поленницы сосновых дров. По палубам прошел с матросами комендант и приказал:
— Товарищи пассажиры! На погрузку дров!
Иные нехотя, а многие с удовольствием выходили на берег, чтобы поразмяться, разогнать сон.
Едва успели перебросить на берег широкий трап, я одним из первых перебежал на яр. Меня охватило утренним холодком.
Умылся на приплеске — стало теплее.
На берег вышли матросы, за ними пассажиры. Растянулись цепочкой от поленниц по берегу, по трапу, но палубе до люка кочегарки.
— Раз его, взяли!
Матрос поднял первое полено, передал товарищу, а тот другому, и непрерывным потоком поплыли дрова на пароход. Я одно за другим принимал тяжелые поленья и передавал соседу. Согрелся так, что рубаха взмокла.
Через час погрузка была закончена. Снова из трубы парохода повалил густой серый дым. Отошли от берега и поплыли вниз по реке. На корме заиграла гармонь. Над верхушками деревьев вперегонки с пароходом покатилось молодое солнце.
Я возвратился в каюту свежий и уставший.
Миновали пристань Хохловку, Королевский затон. На правом берегу показались городские дачи, на левом — окутанный дымом город.
В ранний час по безлюдным улицам мы с Финой дошли до театрального сада и сели на скамейку. К нам подошел старик с ведром и метелкой. Снял шапку, поздоровался и спросил:
— С парохода, поди?
— Только что приехали.
— А откуда, позвольте спросить?
— С верхов, — ответил я неопределенно.
— Как там народ православный поживает?
— Хорошо, дедушка! — сказала Фина. — Крестьяне землю получили. Новые школы открылись.
— А у нас в городе совсем плохо. Разорили нас «товарищи».
Мне показался знакомым этот старик. Рыжий, даже руки в рыжей шерсти. На голенищах залатанных сапог кое-где остался истрескавшийся лак. Я спросил:
— Ты, дед, раньше чем занимался?
— Канатная фабрика была. Своя фирма. Подряды брал у казны.
— Юшков Семен? — догадался я.
— Семен Никаноров Юшков. Весь город знает. Я не скрываюсь. В дворниках состою… Член профсоюза. Как было нажито, так и прожито.
Я встал.
— Пойдем, Фина. А ты, буржуй, топай отсюда, да не оглядывайся!
Старик поднял с земли ведро, злобно блеснул глазами и поплелся по аллее.
Фина тревожно спросила меня:
— Ты почему такой сердитый?
— Понимаешь? Этот Юшков раньше в затоне по три шкуры драл с нашего брата. Не из пакли, а из нас он вил свои веревки. Я у него только месяц проработал — ногти с рук сошли… В подметалы паук заделался.
Гремя по мостовой, проехали ломовики. Стали показываться первые прохожие, рабочие с железными сундучками. Возвращался в казармы конный патруль. Выли гудки заводов. Плелись по домам ночные сторожа с деревянными колотушками. Начинался трудовой день большого города.
На углу Пермской улицы мы расстались с Финой. Она пошла в наробраз, а я в уездный комиссариат, в Соликамские казармы.
Чем ближе, к комиссариату, тем больше попадалось военных людей в самом разном обмундировании: пехотном, казачьем, флотском, полувоенном. Из-под горы выполз грузовик, обвешанный железными щитами, с пушкой, с пулеметами.
Я добрался до казарм и попал на широкий двор. Чего только тут не было! Повозки, кухни, горы патронных ящиков, пушки, ружейные пирамиды. Двор перебегали солдаты с бачками для каши, с котелками под чай.
На плацу маршировал взвод, в казарме играла гармошка.
Попасть к военкому оказалось не так-то просто. Чуть не целый час я объяснял в комендатуре, кто я такой, откуда и зачем приехал. Дежурный тщательно изучил мой мандат, даже на свет просмотрел. Опросил, какое у меня есть оружие, и наконец выписал пропуск.
В маленькой, комнате сидел военный комиссар. Одет он был в блестящий кожаный костюм, на груди алая звезда. Сам худой, как щепка. Я протянул ему свой мандат. Он повертел его в руках, спросил:
— Офицерья у вас в волости много?
— Есть несколько человек.
— Ты сам-то партийный?
— Да.
— У нас здесь тоже золотопогонников не оберешься. В уездном комиссариате сплошь офицеры, а писаря от воинского начальника остались… Сижу, как под арестом. Того и гляди предадут.
— Зачем тогда принимают в комиссариат бывших-то офицеров?
— Своих военных специалистов нет, да и приказ такой… У вас под боком, в селе Никольском, десятый кавалерийский полк. У них почти весь командный состав — старшие казачьи офицеры.
— Почему это?
— Тут что-то не так… Когда-нибудь разберутся, — неопределенно ответил комиссар. — Да ладно. Наговорились. Будьте с Бычковым начеку. Ну, руку, товарищ! Сейчас придет писарь. Что увидишь, мотай себе на ус.
Явился писарь и провел меня в канцелярию, где несколько человек корпели над бумагами. В углу сидел пожилой военный с казацкими усами и одним пальчиком стучал на пишущей машинке. Длинные ноги его далеко высунулись из-под стола. Из разорванного сапога торчал грязный палец.
Писарь достал из шкафа бланки, несколько больших конторских книг и объяснил мне:
— Это добро на ваш комиссариат. Штука нехитрая. Дома разберешься. Если что будет непонятно, напишешь, разъясним… Довольствие получил?
