России начала поднимать голову контрреволюция. По Сибири, приближаясь к Уралу, ползли вооруженные заграничными империалистами белогвардейские банды…
В комнату вошел приезжий, бритый седой человек с маузером, и предъявил мандат.
— Предъявитель сего товарищ Бычков, — читал Меркурьев, — по приказу… назначается… волостным военным комиссаром… губвоенком С. Окулов.
Меркурьев повертел в руках мандат и уставился на новоявленного комиссара.
— Слушай, Бычков! Да ведь я тебя знаю. Ты у нас на пароходе буфетчиком был.
— Алеша! Дорогой! А я-то думал, ты не узнаешь старика. — И они на радостях крепко обнялись.
— Еще один бурлак! — весело говорил Меркурьев. — Только тебя недоставало. Паша Ефимов — партийный председатель, Андрюха Панин…
— И Заплатный здесь?
— Андрей Иванович мельницей заворачивает и с контриками воюет. А это Сашка Ховрин — его правая рука. Тоже бурлак.
— Вот здорово! Ты, парень, не Николы Большеголового сын? — спросил меня Бычков.
Я ответил утвердительно.
— На Амуре видел твоего родителя. Тоже думает сюда перемахнуть, да едва ли. Там уже заваруха началась… Значит, вся команда в сборе? Машинист, капитан, матрос и буфетчик! Давай любой пароход — и вперед до полного!
— Что это за волостной военный комиссар? — спросил Меркурьев. — Я не слыхал такого.
— Вроде присутствия по воинским делам, — ответил Бычков. — Будем составлять учетные списки военнообязанных, учить парней военному делу. Ты, Меркурьев, помоги мне прежде всего найти делопута. Толкового надо. Всяческие там списки, военные билеты и прочее. Может быть, из военных писарей кто- нибудь найдется в волости? Кто у тебя есть? Давай, Меркурьев, помогай, Алеша.
— Никого нет подходящего. Из офицеров разве.
— А они партийные?
— Нашел партийных офицеров! Один Пирогов, да и он заведует земельным отделом.
— Беспартийного нельзя. Секретные бумаги. Понимаешь?
Меркурьев вдруг уперся своими рыжими глазами в меня. Я даже в сторону отвернулся.
— Кроме Сашки Ховрина, некого.
— А как наша работа с Паниным? — спросил я.
— Одно другому не помешает, — ухватившись за мысль Меркурьева, сказал Бычков. — Это даже очень хорошо. По рукам, товарищ!
На лучшем капитанском доме, брошенном хозяевами, появилась вывеска «Волвоенкомат».
Пришлось ехать за «канцелярией» в уезд. Я сам сочинил себе мандат:
«Дан сей мандат делопроизводителю Строгановского волвоенкомата товарищу Ховрину в том, что он командируется в уездный военный комиссариат по военным делам, и предлагаю под страхом революционной власти оказывать ему должное содействие. За неимением печати верить приложенной».
Перед отъездом пошел проститься с Финой. Застал ее в огороде: она поливала капусту. Я перемахнул через забор и крикнул:
— Фина! Сегодня в город еду! — Не дал ей опомниться и схватил за руку. — Понимаешь? В командировку!
Фина высвободила руку и сказала:
— Мне тоже надо в наробраз, к Алтынцеву.
— В чем же дело? Поехали!
— Я не готова.
— А что тебе готовиться? Переоделась, да и на пристань.
Мы шумно вбежали в дом, где жила Фина.
— Тетя! Я в город еду!
Старушка погрозила мне пальцем:
— Собрания у вас, лекции, теперь в город. Отбил ты у меня племянницу… Да ничего не поделаешь. Вы люди молодые, вам вместе жить, а нам умирать пора… Что же на дорогу-то собрать? Сегодня, как на грех, не стряпали.
На «Петра Великого» мы попали перед последним свистком. На мостике уже стоял капитан — бывший мешковский матрос Демидов. В белом кителе, в форменной фуражке, статный, не хуже любого старого капитана. Он с достоинством командовал: «Отдать носовую! Отдать кормовую!.. На пристани! Уснули?»
Пароход был переполнен. Никаких первых, вторых, третьих классов не было. На нижней палубе можно было увидеть бывшую барыню — она разместилась с багажом прямо на полу у машинного отделения, а в салоне — артель плотников с пилами и топорами. Мне, как человеку «военному» и с мандатом, комендант парохода отвел отдельную каюту.
Зеркала в каюте нет, диван обшит мешковиной, вместо красивых никелированных шпингалетов и ручек — веревочки. В оконном стекле дыра, от умывальника осталась одна расколотая раковина.
— У вас на пароходе война, что ли, была? — спросил я коменданта во флотской шинели, вооруженного наганом без кобуры и кортиком.
— Похуже, братишка! — ответил он мне. — В затоне при Керенском обкорнали. Доремонтировать-то мы не успели, таким наш «Петя» и навигацию открыл.
Фина, оставив в каюте баульчик, вышла на балкон.
Пароход отвалил от пристани. Перед окном поплыли последние постройки, примыкающие к селу луга, красивые яры, светлые пески, а затем могучие сосновые леса. К окну подошла Фина и сказала:
— Знаешь, что я придумала? Поедим вместе, а потом я уйду в салон.
С первой частью предложения Финн я с удовольствием согласился. Сходил за кипятком. Мы достали «подорожники» и устроили пир.
Настала ночь. У потолка загорелась тусклая электрическая лампочка. Фина завесила окно газетой и не собиралась уходить в свой салон. Мы сидели молча, прислушиваясь к ритмичному стуку машины.
— Помнишь, Фина, как тетушка сегодня сказала: вам, мол, вместе жить, — сказал я волнуясь.
Фина подумала и ответила:
— Рано, Саша. Нам учиться надо… Обождем маленько. Мы еще очень молодые… Но никогда не расстанемся… Я очень люблю тебя, Саша. Не сердись…
На каком-то перекате пароход пошел тихим ходом. На носу закричал наметчик: «Два с половиной!.. Под табак!.. Не маячит!» Мимо проплыл зеленый огонь бакена. По палубе пробежали матросы. Потом все стихло. Только слышно, как по воде шлепают плицы да дребезжит в окне разбитое стекло.
Я предложил Фине ложиться спать. Она отказалась:
— Ты ложись, а я посижу.
— Тогда и я буду сидеть.
— Хорошо, — согласилась Фина. — Будем сидеть вместе.
Она положила голову мне на плечо и задремала. Я пошелохнуться боялся, чтобы не разбудить ее. Так сидел долго. Потом осторожно освободился и опустил голову Фины на свернутое пальто. Она пробормотала что-то во сне, заулыбалась, но не проснулась.
От окна подувал ветерок. Я прикрыл Фину чем мог и вышел в коридор.
На лестнице, которая вела на нижнюю палубу, сидели пассажиры и спорили. Человек в пенсне, в черном плаще с медной застежкой говорил:
— Вы подумайте, кто поддерживает большевиков? Евреи, комиссары. А с нами кто? Бог и крестная сила, интеллигенция.
— Сам-то ты за кого? — вмешался я в спор пассажиров.
— Я за единую, неделимую Россию.
Среди пассажиров раздался смех.
— Вы, гражданин, клевещете на интеллигенцию, — сказала пожилая женщина. — Я учительница,
