Я решил проводить Ушакова. Недалеко от костра дорожка завела нас в кусты. Не останавливаясь, Ушаков заговорил:
— Протоколы сионских мудрецов все еще переписываю прописью «рондо» по слову в сутки. Бароны торопят. Сегодня вечером приедут ко мне. Сушите удочки. Когда будет клев, дам знать. Счастливо оставаться…
Когда я вернулся к костру, Фина спала. На реке появились лодки.
Я разбудил Фину и пошел будить ребят. Раскинув руки, сладко спали наши маленькие сторожа, уткнув головы чуть не в пепелище, хоть возьми да и самих унеси, таких сторожей. В кустах, в ожидании водопоя, ржали стреноженные лошади.
Поднялось солнце. Над скошенной травой заклубился парок. С граблями в руках рассыпались по лугу люди, переворачивая сено мокрой стороной к солнышку. С полудня появились конные грабли. Как грибы, стали вырастать копны сухого, шуршащего сена.
Общая работа заразительна и легка. Мы с Финой, несмотря на бессонную ночь, сгребали сено, таскали на носилках копны. Увлеклись работой — не заметили, как и день прошел.
Когда мы ехали домой, мне так хотелось спать, что я еле перебирал веслами, а Фина сердилась:
— Пойми, что у меня вечером занятия с неграмотными. А так мы до утра не доедем.
— Доедем! — отвечал я и лениво бороздил веслами воду.
Поворчав немного, Фина и сама задремала, свернувшись на корме калачиком.
Я смочил водой голову. Стало немного легче. Недалеко было уже до нашего села.
Всю дорогу проспала моя подружка. Подъехав к берегу, я вышел из лодки и вытащил ее вместе с Финой на берег.
— Приехали! — крикнул я девушке прямо в ухо.
— Куда? Кто? Где?
— Куда? Домой приехали.
Мы умылись у ключа ледяной водой и, захватив с собою весла, пошли в село.
В разгар сенокоса в земельный отдел явился Захар с вилами на плече.
— Ты что это, Захар Егорович, полез в отдел с вилами? — спросил Пирогов.
— Сопрут.
— Кому это нужны твои вилы?
— Богатеям. Они все, что плохо лежит, прибирают к рукам.
Захар поставил вилы в угол, подошел к столу заведующего и заговорил вполголоса:
— Они все к рукам прибирают, товарищ Пирогов. Ты тут сидишь в конторе и ничего не видишь… Мы организовали на графских покосах коммунию, а кулаки в борках на поскотине всю траву выпластали. Самочинно. Где же это правда? Мне нарезали три десятины покосов, и богатеев тоже без покосов не оставили. У Лышного озера даже отцу дьякону покос отвели. Зачем это? А?
— Не запрещается, если кто своими руками обрабатывает землю, — ответил Пирогов.
— Чью землю? Земля-то не ихняя, а наша. Наша земля! — повысил голос Захар. — Я не желаю, чтобы на ней мироеды копошились. Под корень их надо урезать! Комитет выберем и сами будем лупить кулаков. Тебя кулаки в огонь не бросали? Да! А меня бросали…
Захар схватил вилы, острыми рожками распахнул дверь и выбежал из отдела.
Я встретил Захара на сельской площади. Он мелкими шажками семенил по дорожке, что-то говорил сам с собой, держа вилы наперевес, как винтовку.
— Ты чего, Захар, сам с собой разговорился? — спросил я.
— Люблю с умным человеком поговорить. Пойдем со мной, бурлацкая душа!
— Куда?
— К Варваре пойдем. Она тоже Советская власть.
Варвара Игнатьевна сидела в продовольственном складе.
Захар со своими вилами перешагнул порог.
— Куда? — прикрикнула на него Варвара. — В складе посторонним находиться нельзя. Сейчас выйду и поговорим, если приспичило.
Варвара вышла к нам на улицу.
— Чего надо?
— Как бы сказать, Варвара Игнатьевна, — начал Захар. — И по делу и не по делу. — И Захар рассказал то же, что говорил Пирогову, — об организации особого бедняцкого комитета.
— Правильное дело задумал, Захар, — поддержала его Варвара. — Ты погляди, как я из кооператива буржуев вытурила. А потом выбрали правление из бурлаков. Ко мне вчера из уезда приезжал, как его… что учит нас продовольственному делу… инструктор. Он во многих волостях побывал. Сказывает, везде беднота организуется. Соберитесь, мужики победнее, да и выберите комитет. А председатель Меркурьев пускай затылок чешет, да и Пирогов с ним вместе.
— Спасибо, Варвара Игнатьевна. Поеду сейчас за Каму стог дометывать, там и поговорю с мужиками. Айда, Сашка, со мной.
Переехали за реку. В жаркий полдень, когда трава грубеет и косить ее нелегко, у Захарова стожка собрались крестьяне.
— Мужики! — начал Захар. — Говорят, во всей губернии беднота сообща кулаков бьет, комитеты выбирает. А мы ничего не делаем. Богатеи на борках всю траву выкосили. Разве это порядок? И нам надо свой бедняцкий комитет.
В разговор вступил матрос Бородин:
— Слушай, Захар. Так нельзя делать. Комитет, комитет, а сам не знаешь, что за комитет, и я не знаю, и никто не знает. Хорошо, что ты призываешь бедноту сообща бороться за свою жизнь, только нельзя это делать с бухты-барахты. Сегодня посоветуемся об этом с товарищами из партийной ячейки, с Меркурьевым, а потом, если надо будет, проведем общее собрание бедноты, и не здесь, на лугах, а в исполкоме.
Вечером Бородин с Захаром явились к Меркурьеву, тот набросился на них:
— Что за тайное собрание! Почему ничего не сказали раньше! Что еще за комитет? Запрещаю!
Панин, присутствовавший при этом, заявил:
— Ничего здесь тайного нет. Беднота зашевелилась, хозяином себя почувствовала. И не запретишь! Когда трогается лед весной на Каме, попробуй его остановить!
А в июле в газете «Известия» мы прочитали декрет ВЦИК о комбедах.
— Владимир Ильич Ленин, — говорили крестьяне, — знает, в чем наша нужда. Стали бедняки объединяться, дошло это до товарища Ленина, и он о комитетах бедноты бумагу подписал.
Глава IV
УЧЕБНЫЙ БАТАЛЬОН
— Кто-то к исполкому подъехал. Не из уезда ли кого принесло? Первая весенняя птица, — так, услышав стук колес телеги, сказал Меркурьев и подошел к окну.
За всю зиму прошлого года и за весну восемнадцатого никто у нас из уездных и губернских работников не бывал. Живого руководства мы не чувствовали. Нам самим ездить за полтораста километров было некогда, а зимой из-за бездорожья — невозможно. Уездный исполком засыпал Меркурьева целым потоком разных инструкций, напечатанных на темной оберточной бумаге, многословных и невразумительных.
Мы получали центральную газету «Известия» и знали, что происходит на белом свете. На окраинах
