И вся она — распавшийся костяк,
Вся— отблески зеркал разбитых.
Прочтите это большое стихотворение и сразу вслед ему откройте послание 'Другу, пишущему о танцовщицах из кабаре', Ничего нет проще, чем утверждать, что поэтический язык 'Старого Китая' позаимствован у китайских стихотворцев. Но это вовсе не так, в чем убедится каждый, кто даст себе труд 1) внимательно прочесть другие стихотворения Паунда и 2) познакомиться с переводами китайских поэтов, принадлежащими другим авторам (в частности, Джайлсу[488]). Тот язык, который есть творение Паунда, был готов передать китайскую поэзию. Возьмите, например, вот этот отрывок из 'Provincia Deserta':
Я дошел пешком до Перигора,
Я видел факелы, устремленные вверх,
Видел, как дым разрисовывает стену того собора.
И, заслышав во мраке переливчатый смех,
Я обернулся, бросил взгляд за реку,
и высокий дворец я увидел.
Тянущиеся вверх минареты, их белые стебли.
Я дошел до Рибейрака,
до Сарлата.
По шатким ступеням поднялся,
услышал, как говорят про Круа,
Прошел покоями, где прежде Бертран обретался,
Увидел Нарбон, и Каор, и Шалюс,
И Эксидьоль, что с такою заботою убран.
А теперь сравните со строками 'Речной песни':
Властелин, в сверкающей колеснице своей, отправляется
к парку Хори
Посмотреть на танцы аистов у воды и узнать, цветут ли цветы.
Он возвращается мимо Сёи-скалы, приближаясь к дворцам
Дзё-рин,
Ибо там, среди голубеющих ив, распевают первые соловьи,
Вторя голосу драгоценных флейт
И двенадцати золоченых труб.
Перевод А. Кистяковского
Не имеет большого значения, что тут от Рюхаку[489], что — от Паунда. Форд Мэдокс Хеффер заметил: 'Если это оригинал, а не перевод, значит, Паунд величайший поэт нашего времени'.
И дальше в его статье сказано: 'Стихотворения, вошедшие в 'Старый Китай', исключительно красивы. Они представляют собой именно то, чем и должна быть поэзия. Если для современной поэзии до какой-то степени важны новый характер образности и новая техника стиха, то искать всего этого надо как раз в таких стихотворениях…
Поэзия — это способность так передавать конкретные явления, что читатель будет испытывать такие чувства, как те, которые они вызывали у поэта…
Где еще, если не в 'Жалобе пограничного стражника', можно встретить так точно и прекрасно переданное вековечное чувство, которое испытывает одинокий страж, поставленный на самом краю цивилизации, будь то Овидий в Гиркании[490], или римский легионер, несущий караул на великой стене, за которой кончается Империя, или мы сами — в своих мечтаниях, таимых ото всех?
Красота — нечто неимоверно ценное, может быть, самое ценное, что есть в жизни, и все-таки способность выражать чувство так, что оно передается другим во всей своей целостности и незамутненным, пожалуй, еще ценнее. Книга Паунда поминутно свидетельствует о том, что ему ведомы и красота, и эта способность. Вот отчего я могу заключить, что это, несомненно, самая лучшая из его книг; вне зависимости от того, насколько точно он воссоздает оригинал — а большинству из нас судить об этом не приходится, — маленький томик содержит в себе настоящего Паунда'.
За 'Старым Китаем' и 'Lustra' последовали переводы пьес театра Но [491]. Они не так важны, как китайские стихотворения (во всяком случае, не так важны для английского читателя); для нас они менее непривычны по выраженному в них взгляду на мир да и сами произведения не настолько ярки и последовательны. Я думаю, 'Старый Китай' вместе с 'Морским скитальцем' займет должное место в будущем собрании оригинальных произведений Паунда, тогда как пьесы 'Но' составят отдел переводов. После 'Старого Китая' они воспринимаются как нечто наподобие десерта. Хотя в них тоже есть пассажи, которые, в переложении Паунда, предстают совершенно не похожими ни на китайские стихотворения, ни на что-нибудь иное из имеющегося по-английски. Вот хотя бы прелестная речь старика Кагэкё, вспоминающего, каким он был удальцом в свои юные дни: 'И думал он, как легко убивать. Он бросался вперед с копьем, зажатым под мышкой. 'Я
Кагэкё из Хейке', — кричал он. И бросался их приканчивать. Дважды пробил он шлем и маску Мияноя. Дважды бежал от него Мияноя, и потом вновь он бежал, но Кагэкё вскричал: 'Нет, не уйти тебе никогда!' И бросился вперед, и сбил с него шлем. 'Тебе конец!'. Маска сломалась, и обломки в руках у него очутились, но Мияноя бежал и бежал, и оглядывался, и вопил: 'Как ужасна, о как тяжела твоя рука!' А Кагэкё кричал ему: 'Как тяжел стебель, на котором торчит твоя голова!' И оба они рассмеялись, хоть вокруг кипела битва, и разошлись с миром, каждый своей дорогой'.
Рецензируя переводы пьес 'Но', 'Тайме литерари саплмент' писала о 'мастерстве красивого повествования' и 'изобретательной ритмической прозе' Паунда.
Уже после появления 'Lustra' в творчестве Пауйда появилось нечто, чего прежде не было. Оно двинулась в сторону эпики, и в американском издании 'Lustra' читатель нашел три эпические песни (до книги их напечатала в 'Поэтри' мисс Монро, заслуживающая добрых слов за то, что решилась публиковать эпическую поэзию в XX в., однако вариант, появившийся в книге, более совершенен, так как подвергся редактуре). Оставляем 'Cantos' как испытание на будущее: о них можно будет судить после того, как кто- нибудь займется основательным изучением поэзии Паунда в хронологическом порядке, досконально овладев 'Старым Китаем' и 'Lustra'. Если такой читатель в конечном счете не найдет 'Cantos' привлекательными, возможно, причина будет в том, что он просто перескочил через какую-то ступень, совершая свое восхождение, так что ему следует вернуться к исходной точке и начать весь путь заново.
Комментарии
'Эзра Паунд: его стих и поэзия' ('Ezra Pound: his Metric and Poetry'). Эта первая литературно- критическая работа Элиота опубликована (анонимно) в Нью-Йорке издательством 'Alfred A. Knopf' 12 ноября 1917 г. Перевод выполнен по изданию: T.S. Eliot. To Criticize the Critic and Other Writings. L.: Faber and Faber, 1965. Публикуется впервые.
Американец Э. Паунд как поэт и критик (1885–1972) сыграл важнейшую роль в истории англоязычной поэзии начала XX в. и в творческой судьбе Элиота. Когда никому не известный Элиот приехал в Англию в
