Это не просто 'музыка'; это воздействует, поскольку оказывается грандиозным утверждением, подобно утверждениям, являющимся нам во снах; проснувшись, мы обнаруживаем, что 'плавящееся стекло' больше бы подошло для обозначения времени, чем горя, и что слезы даруются горем не в меньшей степени, чем временем.
Из сказанного может показаться, что все творчество Суинберна возможно представить подделкой, такой же подделкой, как плохие стихи. Так оно и было бы, но только в том случае, если бы действительно существовало нечто такое, чем его стихи претендуют быть, на самом деле этим не являясь. Мир Суинберна не зависит от какого-то другого мира, который он пытается воспроизвести; в нем есть цельность и независимость, необходимые для его оправдания и его бессмертия. Он внеличностен, и никто другой не мог бы его создать. Выводы не расходятся с постулатами. Он неразрушим. Ни один из очевидных упреков, высказывавшихся по отношению к сборнику 'Стихотворения и баллады' [926], не имеет силы. Эта поэзия не болезненная, не чувственная и не разрушительная. Данные прилагательные применимы лишь по отношению к материалу, к человеческим чувствам, а их в случае Суинберна не существует. Болезненность относится не к человеческим чувствам, а к языку. Язык в здоровом состоянии воспроизводит объект, он столь близок к объекту, что они отождествляются.
Они отождествляются в стихах Суинберна единственно потому, что самого объекта больше не существует, потому что значение становится просто галлюцинацией значения, потому что язык, вырванный с корнями из почвы, приспособился к независимой жизни и к питанию воздухом. У Суинберна, например, мы видим слово 'weary' (усталый), процветающее таким образом независимо от конкретной и реальной утомленности плоти или духа. Плохой поэт обитает частично в мире объектов, частично в мире слов, и эти два мира у него никак не могут совпасть. Лишь человек гениальный может обитать столь исключительно и постоянно среди слов, подобно Суинберну. Его язык не мертв, как язык плохой поэзии. Он очень живой и живет своей собственной, особой жизнью. Однако язык, более важный для нас, это язык, прорывающийся к усвоению и выражению новых объектов, новых групп объектов, новых чувств, новых точек зрения, — как, например, проза мистера Джеймса Джойса или раннего Конрада.
Комментарии
'Суинберн как поэт' (Swinburne as poet). Впервые: рецензия на книгу 'Selections from Swinburne'. Ed. by E. Gosse and TJ. Wise. Подписано: T.S.E. Перепечатано с исправлениями под настоящим названием в сб.: T.S. Eliot. Sacred Wood… (1920). Перевод выполнен по изданию: T.S. Eliot. Selected Essays. London: Faber and Faber, 1963. Публикуется впервые.
Т. Н. Красавченко. Заметки к определению Т.С. Элиота
Томас Стерне Элиот, один из крупнейших поэтов XX в., критик, лауреат Нобелевской премии (1948) — 'за выдаю щийся новаторский вклад в современную поэзию', ещё при жизни был признан классиком. Принадлежащий сразу двум культурам — Америки и Англии, он в сущности — 'свой' и 'чужой' для каждой из них, а по смыслу и значимости творчества выходит за национальные рамки. Он воплотил в своем творчестве трагическое мироощущение человека, испытывающего отвращение к 'вырождающейся цивилизации' и жаждущего обрести благодать. Начинавший в 1910-е как поэт, близкий к авангардизму, как сатирик, высмеивавший Церковь (стихотворение 'Гиппопотам'), с конца 1920-х он — осознанно христианский поэт, более того, по масштабу дарования — поэт европейской, христианской цивилизации времен её глубокого кризиса. Критик цивилизации в ранней поэзии, в позднем творчестве он — защитник традиционных, вековых ценностей, жизнестроитель и утопист.
'В моем начале мой конец', 'В моем конце — начало'[927] — эти строки из его поэмы 'Ист Коукер' (1940) выбиты на его могильной плите на кладбище при церкви св. Михаила в английской деревушке Ист Коукер в графстве Сомерсет, откуда в 1690 г. его предок Эндрю Элиот эмигрировал в Америку. Первая строка — вариация из Екклезиаста: все, что рождается, умирает, вторая — девиз Марии Стюарт, в нем — христианская вера в воскресение. Эти два изречения, сопутствующие датам жизни и смерти Элиота — 26 сентября 1888 — 4 января 1965, символически обрамляют путь поэта, который — в своем движении со второй родины к первой — прошел путь от крушения веры в разумность человека, от отчаяния — к осознанию присутствия в жизни вечности, 'спокойной точки вращающегося мира'.
Английские и американские критики порой называют период 1910–1930, а иногда и 1914–1964 гг. 'веком Элиота'. В нем видят 'больше чем поэта'. 'Элиот, — как заметила известная английская писательница Айрис Мёрдок, — один из наших наиболее значительных духовных учителей. Он оказал на нас влияние, вся глубина которого выявилась еще далеко не полностью'[928].
Видимо, размышляя и о своей миссии, Элиот еще в 1918 г. писал: 'Нужно пробудить и растревожить публику…Необходимо показать… что духовный уровень нации должен непрерывно расти, иначе она выродится… Силы вырождения — это громадная ползучая масса, а силы развития — полдюжины людей'[929].
В России Элиот известен, главным образом, как поэт[930]. Его переводили (особенно с 1990-х) довольно много, но наиболее полно и последовательно — Андрей Сергеев; он перевел почти все стихотворения Элиота и создал своего рода русский 'канон' поэта. Российскому читателю Элиот известен и как критик, однако избирательно, фрагментарно: опубликована его крупная работа 'Назначение поэзии и назначение критики' и дюжина литературных эссе[931]. В настоящее издание вошли основополагающие для него работы — 'Идея христианского общества' (1939), культурфилософские эссе, контрапунктные по отношению к его ранней поэзии и близкие его позднему творчеству (поэмам 'Пепельная среда', 1930; 'Четыре квартета', 1935–1942, стихотворным драмам), эссе из его основных сборников 'Ланселоту Эндрюсу' (1928), 'Избранные эссе' (1932, доп. переизд.1963), 'О поэзии и поэтах' (1957), 'Критикуя критика и другие сочинения'(1965). В эссе о литературе он в сущности обосновал свою 'великую традицию' европейской литературы — от Вергилия, Данте, Гёте до П. Валери и представил краткую, концептуальную историю трех с лишним веков английской литературы, прежде всего поэзии — от Шекспира, елизаветинцев до Суинберна. В совокупности вошедшие в эту книгу эссе целостно представляют 'канон' Элиота — мыслителя-социолога, философа культуры, литературного критика, обладавшего цельным, по его собственному определению, 'католическим взглядом на мир, кальвинистским наследием и пуританским темпераментом' ('Гёте как мудрец'), а он сам предстает в них как последовательный традиционалист, теория 'традиции' которого, воплощаемая по-разному в разные
