– Разве ты забыл про наш уговор?
– Как такое забудешь! И не сомневайся, я свое обещание выполню. Но все-таки...
– У тебя была своя цель, у меня – своя, – сказал Джерри. – И когда настало время все как следует взвесить, я понял, что не хочу отказываться от своей цели и рвать у тебя то, что мне не нужно. Если хочешь, это был трезвый тактический ход. Ты можешь мне нравиться или не нравиться, но когда я понял, что нас с тобой пытаются вымазать в дерьме... Надо понять, кто тебе враг, а кто – нет, верно?
– Нет ничего хуже, чем оставаться врагами, – сказал Вельников и потянулся к бутылке. – Откроем?
Джерри кивнул, Вельников раскупорил водку, и они глотнули забористого напитка из пластмассовых кофейных чашечек.
– Люди в ЕКА, которые подчиняются командам из Страсбурга, – сказал Вельников, – не простят тебе этого поступка. В открытую они ничего не сделают, а исподтишка гадить станут. Но ты должен знать, что те, кто подчиняется Москве, позаботятся о твоем будущем. Конечно, твоей дружбе с Корно пришел конец, но поверь мне – наши добрые отношения будут хорошей компенсацией.
Вельников не тратил слов впустую. Он назначил Джерри главным инженером по тяговым и маневровым установкам, а начальником отдела поставил Игоря Калитского, молодого и энергичного русского, который взял на себя всю бумажно-бюрократическую работу. Инженерными вопросами пусть занимается многоуважаемый Джерри Рид...
Чуть позже Борис намекнул ему, что после пробного полета отдел продолжит работу, пока весь фронт ГТН не вступит в действие. Затем Джерри предложат занять место Калитского. К тому времени ЕКА будет готово встать под начало русского директора, которым станет он, Вельников, а Джерри, само собой разумеется, будет его заместителем.
...Джерри допил кофе и, привычно оставив грязную чашку на столе, вышел из дома. Действительно ли он хочет стать начальником отдела, а потом – заместителем директора Агентства? Конечно, после всего происшедшего не стоит даже мечтать о кресле директора, но и место заместителя – недурное завершение карьеры.
Покуда он спускался по лестнице, на него вдруг, ни с того ни с сего, навалилась тоска. Подавленное состояние, прежде столь хорошо ему знакомое, в последнее время не мучило его. Неожиданно, впервые за последние годы, будущее представилось зияющей дырой, черной, пугающей, ничем не заполненной – и мысль, мелькающая у границы сознания: вернись, вернись, быстро!..
Он вышел на улицу, и в этот момент в просветах между тучами показалось солнце. Прохожие спешили по узким тротуарам в сторону моста Людовика и станции Сен-Мишель. Оставляя двойной пенистый след на воде, к Пор-де-Берси мчался речной трамвай на подводных крыльях. К тому времени, когда Джерри перешел на Левый берег, на Кэ-де-ла-Турнелль уже образовалась утренняя пробка. Гудели клаксоны, возмущались пешеходы, переругивались водители, на тротуарах перелаивались выведенные на утреннюю прогулку собаки. Джерри ощутил себя частичкой большого города, и тревоги о том, что будет после полета на Луну, враз рассеялись, показались никчемными. Вздорные отголоски мутного рассвета, который уже сменился ясным солнечным днем. В конце концов, сказал он себе, я столько раз слышал, что человек из космоса возвращается совершенно другим...
...Разумеется, поезд был переполнен, но до Северного вокзала, где Джерри пересаживался, было рукой подать. А там – по новой скоростной линии в Ле Бурже, прямо к административному корпусу ЕКА. Сначала Джерри не обращал внимания на толпу, в которой он очутился, на тесноту и давку. Скоро он будет бесконечно далеко от вони, толчеи, шума – вне власти земного тяготения, в пространстве, в котором холодно и чисто блещут вечные звезды.
«Тебе на роду написано быть космическим фанатом, – говаривал ему Роб. – Словно ты родом с Марса».
Вот оно, слово! Зажатый в вагоне в час пик, среди незнакомцев, он внезапно ощутил себя человеком с Марса. Его пронзило ощущение своей посторонности. Годы одинокой жизни без друзей. Маниакальная приверженность одной мечте. Чудовищный разрыв между собой, каким он хотел быть, и обыкновенными людьми – теми самыми, которые обступили его в вагоне, которые живут обыкновенной жизнью, любят, растят детей...
Его сотрясла внутренняя судорога. Он обратил себя в существо без личной жизни, вот в чем суть. Ничегошеньки своего. Политики отобрали у него сына, заставили отречься от дочери, сломали семейную жизнь. А остальное уничтожил он сам.
Да, сам! Разве Соня не предлагала ему дружбу в тот вечер, когда она вернула его к жизни, – к этой жизни, которая, как он чувствовал и понимал, безоглядно несется к блистательному завершению? И разве не он отверг протянутую ему руку? Зачем он повел себя так по-дурацки, почему избегает общения с ней? Чего ради он отказался от ее предложения отпраздновать где-нибудь в ресторанчике удачу своего предприятия? И что, в конце концов, мешает ему повидаться с ней теперь, когда ее красавчик получил повышение и навсегда укатил в Москву?
Но почему, с какой такой стати эти мысли накатили на него именно сейчас, в вагонной давке, по пути к работе, которая близка к завершению, а потом – потом все эти проблемы останутся здесь, внизу...
Чего он так мучительно испугался?
Но что прикажете делать человеку после того, как он прошел по водам?
Роб Пост об этом помалкивал.
Джерри придется дать ответ.
С той же неизбежностью, с какой камень, брошенный вверх, рано или поздно возвращается на землю.
Арт Коллинз: Но когда начнется эта свистопляска, господин вице-президент, надо ли об этом горевать? Разве не будет благом отделение Украины от Советского Союза? Американцев обрадует развал СССР, а вместе с ним, может быть, и Объединенной Европы. Если и другие угнетенные народы взбунтуются – нам это только на пользу.
Вице-президент Вольфовиц: Я могу твердо сказать: нет!
Арт Коллинз: Почему? Благодаря этому Америка выйдет на новые международные рынки и снова станет экономической державой номер один.
