сверхскоростном поезде – попасть куда угодно не сложнее, чем в Москве съездить за город. Это и было главным. Соня действительно была в Европе, вся Европа расстилалась перед ней. Об этом она и мечтала – но теперь она поняла, что фантазии у нее было маловато.
Она училась кататься на горных лыжах в Цурматте, а на водных – в Ницце. Она играла в Монако и пускалась в настоящий разгул в Берлине. Она отправлялась на вечеринки в Париж и посещала театры Лондона. Ее мутило на Октоберфесте в Мюнхене, и она ездила смотреть гонки в Ла-Манше и бой быков в Мадриде. Курила гашиш в Амстердаме, пила «рецину» в Афинах и конечно же побывала в Диснейленде, причем ухитрилась большую часть этого проделать за счет доброхотов, не знающих, куда девать деньги.
Она была молода, привлекательна и щедро дарила себя партнерам по развлечениям. Ей помогала репутация «Красной Угрозы»: свободные молодые еврорусские гарцевали по Объединенной Европе стадом, невинным в своей дикости. Добрую сотню лет они не могли устроить себе такой пикничок и теперь кутили с широко раскрытыми глазами и чарующим энтузиазмом. Соня была такой же, как они, у нее была та же мания: она коллекционировала любовников всех наций – увлечение сродни коллекционированию марок. Некоторые девушки в их офисе вкалывали кнопки в карту Европы... Вспоминать прошлое было некогда – разве что в поезде, как сейчас, или когда заметишь случайное сходство кого-либо с кем-либо, или услышишь обрывок разговора на русском языке – о политике, разумеется... Сейчас вкус бордо – вкус одиночества – вызывал воспоминания о Юлии Марковском и о пути, на котором они разошлись.
Но такие мысли уходили быстро – как тучки с испанского неба или люди с тротуаров Сен-Жермена в начале летней грозы. Как ТЖВ, летя через предместья Парижа, на мгновенье показывал центр города в туманной дали, прежде чем нырнуть в подземный туннель, ведущий к Северному вокзалу.
С такого расстояния Париж напоминал центр Москвы, – то, что ей довелось увидеть из кабинета Куракина в башне «Красной Звезды». Тогда она смотрела с высоты вниз, на зубчатые красного кирпича стены, на церкви и сады, на весело раскрашенный собор Василия Блаженного и главные улицы, сходившиеся к одной точке – Красной площади, на полукруг голубой реки, совсем не похожий на дугу Сены, прекрасно понимая, что отсюда Москва выглядит намного лучше, чем снизу, с городских улиц, где все знакомо и прозаично и нет места для романтических фантазий – даже среди тающих снегов Русской Весны. Разница была в том, что здесь, когда поезд нырнул в темноту туннеля, очарование не исчезло. Остался облик Парижа – белый собор Священного Сердца, викторианское кружево Эйфелевой башни, монолит Монпарнаса, сияющий вдали подобно замкам сказочного королевства, и как завершение – силуэт Диснейленда. Город сулил ей волшебство карнавала на своих таинственных улицах.
О да, из всех городов, где за последний год резвилась Соня Ивановна, Париж был лучшим, и не потому, что она говорила на его языке, просто Лондон, Женева, Брюссель или даже Ницца не поднимали ее дух так, как Город Огней. Он был гвоздем любого туристического путеводителя мира, но чепуха все, что там пишут, чепуха... Париж – это не кафе на тротуарах, не парки и сады, удивительные прогулки по Сене, рестораны, клубы, музеи. Даже не всепроникающие ароматы еды и, конечно, не климат – он хуже, чем в Мадриде, Афинах или Риме.
Париж – это метро, пронизывающее тело города и повсюду раскидавшее свои выходы, разливанное море вин, рекламы всевозможных товаров, маленькие рынки, brasserie [19] на углу, магазинчики вокруг каждой площади, улицы, забитые народом по вечерам, сумасшедшая толкотня вокруг Бобура [20], помпезная пышность бульвара Сен-Мишель – единый городской монолит, как будто созданный для людской радости и суеты, но в то же время – энергетический центр, метрополия европейской экономики.
В сравнении с Парижем Москва казалась Сибирью, Вена – музейным экспонатом, Лондон – хмурым призраком, а Брюссель... Как это сказать по-французски? Бельгией...
...Поезд вылетел из темноты туннеля в пещеру заштатного Северного вокзала: шум, суета, раздраженные пассажиры, волочащие свой багаж. Разноязычная болтовня, смешанный запах озона, жирной жареной колбасы, крепкого табака, бензина, пота – Сонина ностальгия, вся эта меланхолия исчезла в глубинах памяти.
Было лето – время развлечений, – и впереди были две недели свободы. Она была молода, солнце сияло, и перед ней был Париж.
Зигмунсен (республиканская партия): Мы не можем сидеть и смотреть, как сумасшедшие марксисты превращают Перу в американский Ливан. Если мы немедленно не вмешаемся и не восстановим порядок, эти маньяки распространят свою подрывную деятельность на Колумбию, Боливию и даже Бразилию, и, может быть, однажды мы их обнаружим на берегах Рио-Гранде. Моя почта говорит, что избиратели в подавляющем большинстве требуют жестких мер в сложившейся ситуации.
Билл Блэйр: Вы считаете, что в Перу следует послать сухопутные войска?
Зигмунсен: Только ради защиты баз боевых вертолетов и тактических истребителей. Наших военно- воздушных сил хватит, чтобы помочь перуанским борцам за свободу перехватить боевую инициативу.
Билл Блэйр: А если не выйдет?
Зигмунсен: Ну, Билл, как сказал Цезарь, дойдя до Рубикона: «Теперь осталось лишь перейти его».
«Пока западный мир наслаждается своей второй сексуальной революцией, в Африке гибнут миллионы людей, и динамика заболеваемости говорит о начале ухудшения ситуации», – после десятидневной ознакомительной поездки по Африканскому континенту заявил сегодня в ООН Ахмад Джамбади, Генеральный секретарь Всемирной организации здравоохранения.
«У Всемирной организации здравоохранения нет средств, чтобы решить эту проблему, – сказал он. – Говоря проще, мы не можем обеспечить поставку вакцины по твердым ценам. Западные фармацевтические компании должны пожертвовать необходимые средства из огромных доходов, которые они получают на своих местных рынках. Дело в том, что стоимость нужного количества вакцины составит десятую часть от их расходов. Поскольку СПИД больше не является главной проблемой развитого мира, больше нет пристойных предлогов к тому, чтобы мы закрывали глаза на ситуацию в Африке. Мы должны помочь всеми силами всемирного сообщества».
III
На адаптацию к разнице во времени у Джерри ушли сутки: Андре Дойчер помог ему с этим справиться.
Андре дал Джерри поспать четыре часа и ровно в час пополудни явился к нему вместе с официантом, который принес кофейник крепкого кофе. Андре распахнул гардины, чтобы солнечный свет разбудил Джерри, и вручил ему чашку кофе и пригоршню пилюль. Тот взглянул на эту медицину с явным подозрением.
