Украине отделиться, Советский Союз распадется, и этнические меньшинства в Европе начнут требовать независимости. «Либерасьон» с неодобрением писала о тайных поставках американского оружия через Одессу и одновременно по-донкихотски выражала сочувствие независимости Украины. «Монд» поддерживала оккупацию Украины ради сохранения стабильности в Европе. Но было и общее мнение: все эти события – хотя бы отчасти – следствие американского заговора против стабильности Объединенной Европы и ее лучшей в мире экономики. Никто в Европе не скорбел по поводу кончины Гарри Карсона, но никто и не воспринимал всерьез Натана Вольфовица. С точки зрения европейца, произошла замена маньяка-авантюриста на пустое место, пленника Пентагона, ЦРУ и ЦАБ, правящих Америкой все прошлые годы. C'est l'Am?rique. C'est la m?me merde[78].
Левые, правые, центристы – все ненавидели Америку еще сильней, чем в юные годы Бобби. В метро на Северном вокзале он увидел антиамериканские надписи. В киосках – журналы; на их обложках – то же самое. Пассажиры были угрюмы и раздражены. Они больше походили на нью-йоркскую публику, чем на парижан, какими он их помнил. Бобби преследовала мысль, что они могут разглядеть американский паспорт в кармане его пиджака.
Авеню Трюден соответствовала воспоминаниям: мясные и кондитерские магазинчики, овощные и табачные лавки, цветочницы, пивные, запах свежего хлеба и жареного кофе – неуловимая истинно парижская атмосфера, joie de vivre [79] обычного парижского дня. Еще мальчиком он не чувствовал себя здесь как дома – не совсем как дома, и теперь, вернувшись сюда мужчиной, после стольких лет, ощущал в этой прелести нечто фальшивое и нереальное – как бы диснеевский макет вечного Парижа – мясник и булочник, продавец цветов и торговец овощами, газетчик на углу и покупатели с их сумками и тележками – все это будет здесь вечно, неприкосновенное и бессмертное, что бы ни случилось в окружающем мире.
Нажимая кнопку звонка, он ощущал себя пришельцем с другой земли, американцем, совсем не почтенной личностью.
Дверь открыла мать. Она постарела, но в той степени, в которой он ожидал. Ее глаза и губы окружала сетка морщинок, но подбородок был по-прежнему тверд, волосы без седины – возможно, она их красила. Новым было другое: ее взгляд стал твердым, в ней была уверенность зрелой женщины, испытавшей трагедию, но научившейся держать себя в руках. Профессиональный руководитель в расцвете сил.
Они стояли молча, смущенно изучая друг друга.
– Все-таки ты приехал, Роберт, – сказала мать и поцеловала его по-французски в обе щеки, чинно и холодно.
Отец сидел на кушетке в гостиной. Его вид поразил Бобби. Отец сильно похудел, лицо изможденное, заметная седина, волосы на висках поредели. В глазах лихорадочный, чересчур яркий блеск.
И эта машина...
Отец часто рассказывал о ней по телефону, и все же Бобби ошеломило это зрелище: электроды, прижатые к голове резиновым бинтом; провода тянутся от затылка к серому металлическому кронштейну над кушеткой, на кронштейне – бобина. И от нее – еще провод к ящику с электроникой, поддерживающей в отце жизнь. Мертвое лицо. Мертвая техника. Живыми были только глаза, видевшие то, что не дано увидеть другим. Они сказали Бобби, что он поступил правильно, слетав в Пало-Альто и обратно в разгар кризиса и приехав, рискуя всем, в Париж. Что он поступил правильно, прорвавшись к президенту Соединенных Штатов, и что сейчас он тоже намерен поступить как надо.
Отец поднялся с кушетки и пошел навстречу Бобби. Провод бесшумно разматывался и тянулся за ним. Он молча протянул руки и обнял сына. Они долго стояли обнявшись.
– Рад тебя видеть, Боб, – сказал отец.
– Я тоже рад тебя видеть, папа.
Они стояли, рассматривая друг друга – о, Боже, сколько прошло лет... Мать грустно глядела на них. Сдержанно сказала:
– Я... я пойду, приготовлю ленч. Нам много нужно успеть сделать.
– Ты привез материалы «Бессмертия»? – с тревогой спросил отец, как только она вышла.
– Да, да, они в сумке, – сказал Бобби, отчасти досадуя, отчасти удивляясь его фиксации на единственной идее – и все-таки глубоко тронутый.
Десять лет он не видел отца, долгих десять лет. Отец прицеплен к своему аппарату, медленно умирает – посреди мира, приготовившегося к гибели, и остается тем же космическим фанатом. Словно Бобби выходил в булочную и вернулся, словно этих десяти лет не было.
Шансы еврорусских падают
Свободу действий армии – требует маршал Бронкский
За ленчем Джерри был неспокоен – ждал, когда начнется разговор. Говорили о том о сем, и казалось, этому не будет конца. Понемногу Соня оттаяла и заговорила по-человечески:
– Видишь ли, Роберт, все не так просто. Если бы ты смог приехать раньше...
– Понимаешь, мама, – отвечал Боб, тщательно подбирая слова, – мне не хотели давать визу потому, что моя мать занимает высокий пост в «Красной Звезде»...
– Неужели не было возможности...
– Ни малейшей! Боже мой, мама, президентом был Гарри Карсон!
– Я все же...
– Оставь, Соня, – сказал Джерри. – Главное, он здесь. – И, поняв, что удобный случай настал, добавил: – Чтобы попасть сюда, ему пришлось прорваться к президенту Вольфовицу!
– Пойми, мама, если бы не сам Вольфовиц, меня бы и сейчас здесь не было, – подтвердил Боб.
– Ты в самом деле учился в колледже с этим Вольфовицем, Роберт? – сказала она менее агрессивно. – Он действительно не такой, как Гарри Карсон?
– День и ночь, мама.
