он увеличивал затраты. Совершенное излишество, так как настенные телевизионные экраны давали лучшую избирательность обзора. Но в конце концов романтики победили, и теперь из рубки была видна настоящая, реальная Земля – массивная, ощутимая, живая. Эффект присутствия был ошеломляющий, никакой экран не мог его создать.
Сцена знакомства была отснята, Джерри усадили рядом с оператором, Франя скользнула в третий гамак и взяла отца за руку: кадр, ради которого оператору пришлось сложиться пополам – чтобы снять его крупным планом.
Команда разошлась по местам, и начался отсчет времени.
– Шестьдесят секунд...
– Все системы включены.
– Тридцать секунд...
– Двигатели на поджиге.
– Десять секунд...
– Все работает.
– Ноль...
– Мы на огне, – сказал второй пилот, но это было и так понятно – Джерри почувствовал, как слабая, но явственно ощутимая сила мягко прижала его к подушкам. Поначалу мягко – двигатель преодолевал инерцию тяжелого корабля, – но росло ускорение, и росли нагрузки. Легкие Джерри стали сжиматься. Когда полукружье Земли поплыло назад, сердце Джерри колотилось вовсю.
Он знал, что ускорение не превышает одной второй «же», но после долгих часов невесомости его тело, казалось, весило вдвое больше, а не вдвое меньше, чем на Земле. Его как будто внезапно ввергли в чужую и враждебную среду – будто после купания в теплом бассейне выставили на ледяной ветер.
Казалось, он пытается дышать вязкой жидкостью. Колотье спускалось от груди к ладоням. Голову словно набило толченым стеклом. Вспышки в глазах...
Господи, не дай потерять сознание!
Корабль выполнил разворот, Земля ушла из поля зрения, вспышки стали незаметны – их затмили тысячи немерцающих звезд, ослепительно ярких на фоне совершенной темноты.
Не хочу, не хочу!
Он из последних сил сжал руку Франи и ощутил ответное крепкое пожатие. Его поле зрения как бы сузилось, он видел только величественное поле звезд, медленно плывущее слева направо. Его тело вжималось в подушки, невидимая рука давила на грудь, пытаясь увести его прочь, вниз, вниз, в черные глубины...
И вдруг сверкающий серебряный шар разогнал темноту и царственно проплыл перед прозрачным обтекателем. «Гранд Тур Наветт» завибрировал от мгновенных включений маневровых двигателей и нацелил нос на слепящий шар – Джерри тянуло туда, к сверкающему кругу – вверх, вверх, вверх, из черных глубин, туда, к желтому шару, на котором уже проступали сероватые пятна, туда, сквозь длинный, узкий, темный туннель, к Луне обетованной!
Он улыбнулся, вздохнул и понесся вверх, вверх, вверх...
После этого приступа доктор Гонсалес настоял, чтобы Джерри как можно больше времени проводил в каюте и принимал снотворное.
– Боюсь, что прогноз не очень хорош, – сказал он Фране. – С медицинской точки зрения, это путешествие – глупость. Он сейчас хуже, чем в начале пути. В невесомости он получшал, но даже при малом ускорении...
– Прогноз все время был скверный, доктор, – мрачно отозвалась Франя. – Мы это знаем, и он знает. Вопрос в одном: дотянет ли он? Дотянет до Луны?
Гонсалес пожал плечами.
– Тут медицина уже бессильна. Сердце повреждено, дыхание затрудненное; надо полагать, не обошлось без мелких кровоизлияний в мозг. Инсульт или инфаркт может случиться в любую минуту, но может и через несколько недель. – Он посмотрел на Франю, помолчал и заговорил несколько иным тоном: – Как врач, я могу сказать лишь одно: его тело стремительно разрушается. Но как человек... Понимаете, как человек я скажу, что его дух исключительно крепок. Он заслужил награду. После того, что с ним случилось... Знаете, это многого стоит... Что мы можем сделать? Создать ему наилучшие условия и молиться, чтобы Господь явил справедливость.
– Я бы хотела молиться, доктор Гонсалес, но боюсь, у меня большие трудности с верой. Боюсь, я как-то не готова молиться о космической справедливости.
Гонсалес улыбнулся странной полуулыбкой.
– Я помолюсь, сеньорита Рид. Если вы позволите, я помолюсь.
Итак, отец почти все время спал, Гонсалес молился, а Франя коротала в одиночестве часы путешествия – полным счетом сорок четыре. Она ела в столовой, спала в гамаке, отбивалась от навязчивых журналистов, которые не оставляли ее в покое, когда отсутствовало главное действующее лицо. Большую часть времени Франя проводила в носовом обзорном салоне, наблюдая неуклонное приближение Луны.
Она сначала была холодным белым диском, отражающим солнечный свет, – ничего общего с многокрасочной Землей, на которую Франя столько часов глядела с тоской и вожделением, когда жила в космограде «Сагдеев». А эта – эта словно рисованный театральный задник, плоский и далекий; в самом деле, какая дурацкая затея – отдать жизнь ради этой штуки... Холодный кусок бесцветного камня, без признака жизни; человеческий лик, который виден с Земли, – оптическая иллюзия, рожденная случайным расположением кратеров и морей...
Но движение ГТН стало заметным, Луна приближалась, росла, и в восприятии Франи стала обретать объем, стала настоящей планетой, рельефной и расчерченной тенями, с горами и долинами. Мертворожденный, пустой, чуждый – но реальный мир. И Франя поняла, что сбывается то, о чем она
