отказаться от мечты.
– Что ты говоришь, Джерри!
И Джерри вспомнил другого парня, который много, много лет назад бросил все, чтобы добиться своего, и девушку, которая помогла ему совершить это.
– Ты не всегда думала так, как сейчас, Соня, – мягко сказал он. – Разве ты не помнишь, как кое-кто поставил на карту все ради любви и мечты?
Взгляд Сони смягчился.
– Помню, Джерри, – сказала она, и рука ее протянулась через стол к его руке. – Ты поступил очень смело, и я помню это. Но сейчас все по-другому...
– Все говорили мне, чтобы я забыл о ней, и, если бы я не променял на нее свое благополучие, я не сидел бы сейчас здесь и не просил тебя оставить сыну его мечту.
Сонина рука двинулась на место, удаляясь от его руки.
– А если я этого не сделаю?
Джерри вздохнул. Нужно и теперь быть мужественным, не ради себя, но ради сына. И он собрался с духом.
– Если ты этого не сделаешь, Соня, мне придется проводить его завтра в посольство и передать на их попечение. Он имеет право на американское гражданство, и ему дадут его. И оставят в посольстве, покуда не придет время садиться на самолет.
– Я все-таки его мать, а он несовершеннолетний, – деревянным голосом возразила Соня. – Без моего разрешения они не обойдутся.
– Ты же русская, Соня. Ты серьезно думаешь, что американцы станут заботиться о твоем разрешении? Это теперь-то?..
– Если ты это сделаешь, я уйду от тебя, Джерри! – выпалила Соня.
– Ты меня заставляешь – что ж, я готов, – тут же отпарировал Джерри.
– Это шантаж.
– Называй как угодно.
Наступила долгая, тяжелая пауза – они не отрываясь смотрели друг на друга.
Наконец Соня вздохнула.
– Ладно, только на лето, – сказала она. – Но за это время он подаст заявление в Сорбонну. И вернется домой осенью.
– Это уж ему решать, разве нет?
– Он подает заявление в Сорбонну, или он не получит от меня разрешения уехать, – твердо сказала Соня.
– Уж больно суровые ты ставишь условия.
– Беру пример с тебя, Джерри.
– Я-то прошел суровую школу.
– Moi aussi [64], – сказала Соня.
И она поднялась со своего места и оставила его одного за неубранным столом в пустой комнате.
Не менее сотни мексиканцев, очевидно, находящихся под влиянием алкоголя и марихуаны, ворвались сегодня в торговые ряды «Саншайн-Плаза» в Либертивилле на южной окраине Тихуаны – они запугивали торговцев и успели причинить немалый материальный ущерб, пока их не выдворили силой американские охранники.
«Тихуанская полиция и пальцем не пошевелила, чтобы помочь нам, – сердито пожаловался Элтон Джарвис, управляющий “Саншайн-Плаза”. – Раз мексиканские власти отказываются защищать американскую собственность, то как бы нам, жителям Нижней Калифорнии, не пришлось подыскать себе другое, более заботливое правительство».
– Что с вами стряслось, Соня? – спросил Илья Пашиков. – Вы еле ходите, прямо как у Достоевского...
– Простите меня, Илья, – пробормотала Соня. – Я знаю, что работа у меня не очень-то ладится. Дайте мне несколько дней, я наверстаю...
Илья пожал плечами.
– Почему бы и нет? – Он улыбнулся. – Берите хоть целую неделю. Никто не посмеет сказать, что за последний месяц мы этого не заслужили! Вернетесь, прикроете меня, а то моя подружка в Антибе совсем зачахла.
– Отпуск? – удивленно спросила Соня. – Вы это серьезно?
Она ожидала разноса, потому что прекрасно знала, что после того ужасного разговора с мужем о сыне работает из рук вон плохо. Она кое-как добиралась до своего кабинета, закрывала дверь, бесцельно ворошила бумаги, пила чашку за чашкой кофе – одним словом, почти ничего не делала, только думала и думала о своем.
Дело было даже не в том, что Джерри в конце концов навязал ей свою волю; впрочем, если уж быть честной, и она пыталась сделать то же самое... Слова, сказанные ими в тот вечер, средства, пущенные в ход друг против друга, вспоминались снова и снова, не давали покоя.
«Если ты это сделаешь, я уйду от тебя, Джерри!»
