женственной складочкой, что Владимир поймал себя на невольно сбившемся дыхании, но так и не сумел успокоить его в полной мере. Слюни бы не пустить, что там дыхание. Вся Лея, а не только ее лицо являлись воплощением самой сладкой с Володиной мечты. Владимир не видел лица девушки, но и распаленное воображение, естественно, услужливо дорисовывало ему важные детали его выражения: и страстно полуоткрытый рот, и томные, жаждущие поцелуев прямо в щели между густыми ресницами, подернутые поволокой неги глаза.
Увы, тут Володя ошибался. На лице у Леи дрожала стыдливая досада, девушка кусала губы, улавливая кожей направление блуждания Володиного взгляда. Пленница не могла лечь поудобнее, не открыв при этом взору молодого человека последние остававшиеся доселе скрытыми прелести своего тела. Но без этого было просто невозможным высвободить ноги из такого удушающе жаркого теперь, больно сжимавшего колени комбинезона. В отчаянии Лея опрокинулась-таки на спину — ведь, в конце концов, если уж Владимир решил осмотреть ее всю, то не в ее власти было помешать этому. И только лицо свое девушка, сгоравшая от стыда из-за вынужденного стриптиза под дулом плазмомета, отвернула от Володи.
Должно быть, зря — Владимир, не видя страдальческого, загнанного в угол выражения Леи, продолжал оставаться в плену иллюзий, нафантазировав на лице девушки чуть ли не оргазменное блаженство. И теперь, когда Лея, опрокинувшись потной спиной на пыльный ковер, совладала наконец с упрямыми штанами, Володя видел ее целиком, обнаженной и гибкой, призывно или там игриво, как ему казалось, отвернувшей лицо. И разглядев ее всю, Володя видел, что она обладает телом действительно безупречным. Дальняя от Володи нога лежавшей сейчас на спине пленницы оказалась, по завершении борьбы с комбинезоном, подтянутой к животу, и Владимир в восхищении отдал должное округлости колена девушки и молочной нежной белизне внутренней, особенно мягкой даже на вид поверхности ее бедра. Как в самых заветных Володиных мечтах, ноги Леи были стройными, как у грациозной лани, но и мягкими, местами чуть-чуть пухленькими, как у младенца. Даже маленький желвачок нежного жирка, на бедре под коленом с внутренней стороны, такой волнующий и просящийся в ладонь, был на месте.
Лея же, освободившись от одежды, обернулась и увидела, что Владимир не сидит уже, а стоит с плазмеметом в руке, пожирая ее взором там, где и она сама бы постеснялась так пристально изучать себя перед зеркалом. Лея, испытывая трепет, порывисто села спиной к Володе, закрыв руками лицо, так что пьяный от распирающей страсти Владимир оказался теперь лишен возможности видеть заветные места ее тела. Сжав зубы и боясь сделать что-нибудь неправильно, Володя подошел к Лее и сел сзади. Потом нежно провел ладонью по нервно зажатой шее девушки, через спину и упругую поясницу, коснувшись, наконец, сочного, словно персик в пору урожая, основания бедра. Спина девушки сверху донизу была волнующе потной и пыльной, и теперь Володина ладонь тоже стала влажной, в свалявшихся катышках. Лея сидела не шелохнувшись, и Владимир, следуя древней формуле — «молчание знак согласия», не выпуская, впрочем, из правой руки плазмомета, левой скользнул по влажной ложбине, где живот смыкается с бедром, к сокровенным тайнам тела пленницы.
— Это изнасилование?
— Нет… — откликнулся Володя, чья рука, позволившая себе, оказывается, недопустимую вольность, сразу: ретировалась обратно и теперь почти по-дружески лежала там, сбоку, всего лишь на пояснице.
— А если так, может, следует спросить моего согласия? — с надрывом в голосе почти крикнула Лея.
— Так ты согласна? — уже совсем ничего не понимая, сквозь, казалось, оглушительный стук своего сердца, поинтересовался Володя.
— Нет! — злобно отрезала девушка и, повернувшись наконец к Володе лицом, так сверкнула на него глазами, что если бы знала, какая буря самобичевания и отчаяния разразилась сейчас в душе Владимира, то могла бы спокойно разоружить его и даже, при желании, прекратить его страдания шариком раскаленной плазмы. Но и самой Лее сейчас было не до этого. Оба, кажется, забыли, что в правой руке Володи был зажат плазмомет.
Владимир, с трудом сглотнув почти непроглатываемый комок в каком-то непролазно-узком горле, спросил срывающимся, не своим голосом:
— Тебе дать одежду?
— Да! — отозвалась Лея, отвернувшись и накрепко сжимая ноги. Впрочем, Володя теперь сам смотрел в сторону и видел только контур да белый цвет тела Леи, без подробностей.
Володя, чувствуя себя как во сне или будто только что совершил какую-то запредельную низость, отворил старенький шкаф и, достав оттуда темно-синий бархатный халат мамы, бросил его Лее. Девушка стремительно надела его, бесследно скрыв наготу. Она продолжала сидеть на полу все так же, спиной к Володе, и вдруг без паузы, неожиданно попросила, потребовала даже:
— А теперь, пожалуйста, открой окно. Для меня тут НЕСТЕРПИМО жарко.
Владимир, начиная смутно догадываться об истинной причине раздевания Леи, сопоставив это и с невозможностью для девушки употребления горячей пищи или питья, распахнул окно. И хотя плоть Володи была все еще возбуждена до предела, сознание стремительно трезвело. Сейчас Владимир уже хорошо осознавал, к примеру, что сжимает в руке смертоносное оружие и что у него нет, увы, оснований слишком уж доверять Лее, в которую, он это хорошо понимал, теперь был действительно страстно, что называется, по уши влюблен.
Девушка же и не думала скрывать причины своего внезапного стриптиза — напротив, она чувствовала потребность объясниться как можно скорее.
— Понимаешь, — сказала она, все еще не находя в себе сил повернуться к Володе лицом, — мы не привыкли к вашей земной жаре. На улице- то еще у вас куда ни шло, но то, что делается в ваших жилищах, — это просто кошмар. Мой костюм поддерживал оптимальную температуру, пока не разрядилась батарея, подзарядить которую нет никакой возможности в твоих домашних условиях. Это возможно только в нашем штабе. Как только комбинезон перестал генерировать холод, я испытала состояние, близкое к тепловому удару, — ведь он начал копить мой собственный жар, а, будучи связана, я не могла раздеться сама. Я, в сущности, была на грани потери сознания, — с укоризненными нотками в чрезмерно спокойном голосе сказала Лея.
Владимир стоял у распахнутого окна, играя желваками челюстей, потерянно, как школьник, разбивший стекло и пойманный при этом, слушая нотацию Леи. Ему пришла, конечно, в голову идея разрешить Лее подойти к окну, на свежий, морозный воздух, но кто знает, что она способна была выкинуть. Выпрыгнет еще, не дай Господь. Владимир сказал:
— Возьми с пола трос и свяжи себе ноги.
— Вот как все просто у тебя, — сказала в ответ Лея, в голосе которой, впервые за время их знакомства, Владимир различил истерические нотки. — Ты разве не понял, что без комбинезона я этим тросом себе кожу порву, если буду стягивать туго. А не туго тебя ведь не устроит — ты решишь, что я собираюсь сбежать.
«Резонно», — подумал Владимир и, поразмыслив чуток, бросил, вытащив из того же шкафа, длинный кожаный ремень, который Лея теперь туго-натуго обвязала вокруг колен причудливыми, неземными узлами. Так они, должно быть, вяжут своих пленников, подумал Владимир.
— Связывай еще, — велел он и бросил еще один, брезентовый широкий шнур, ранее служивший поводком для собаки, а теперь, по причине сломанного замка, без дела пылившийся в шкафу.
Лея покорно, сильно — так, что ремень зримо врезался в плоть, более не защищаемую металлизированными пластинами, но лишь материей халата, — обвязала себя в районе обнаженных щиколоток. Владимир остался удовлетворен, приходилось опасаться даже, как бы она не пережала себе кровеносные сосуды.
— Теперь отвернись и закрой глаза, — велел Володя, с некоторой даже мстительностью неудовлетворенного желания отыгрываясь теперь хоть в чем-нибудь другом.
Когда Лея повиновалась, Владимир связал ей руки за спиной последним обнаруженным им кожаным ремнем. Он уже чувствовал, что беседа у них сегодня не заладится. Володя спросил:
— Тебе поставить какой-нибудь фильм?
— Поставь, — кивнула Лея. — Только, пожалуйста, документальный. Меня раздражают эти земные романтики со своими пустыми и тщетными мечтами.
«Это что, мечтать не вредно, что ли, в переводе на русский?» — подумал Володя, почувствовавший, что это уже камушек в его огород. Впрочем, подобное ведение беседы могло означать, что он все-таки не был совсем уж безразличен Лее и остается отдаленная надежда на потепление отношений. Хотя, разумеется, весьма отдаленная.
Владимир молча поставил Лее четырехчасовую кассету с жизнью земных животных разных стран и континентов и решил, что сегодня ляжет спать пораньше. Вот только позанимается часок на тренажере, чтобы вся напрасно копившаяся в теле энергия вышла, и ляжет. Владимир привязал, для надежности, связанные за спиной руки пленницы к ножке шкафа и отправился в свою комнату сбрасывать напряжение. Сегодня он работал так, как давно не выкладывался, и, через полтора часа проверив Лею и получив отрицательный ответ на вопрос, не надо ли ей в туалет, с облегчением удалился. Собственно, он даже не представлял себе, как она будет теперь, не в комбинезоне, посещать уборную. Видимо, ей придется развязывать ноги и водить ее под дулом плазмомета. «Да уж, — подумал Владимир. — Час от часу не легче». И, помолившись вечерними молитвами, Володя лег на постель и, поворочавшись с полчаса, уснул.
Глава 17
ПРЕДАТЕЛЬНИЦА
Определенно, последовавшее затем ранним, ночным еще,
