прокричал он.
— Не будем, тем более что тебе точно скучать не придется! — ляпнул один из них, кивая в мою сторону. Его сосед каркающе засмеялся. И чуть не упал с кресла.
Я поморщилась, но и задумалась: если бы все было по-другому, может, я тоже бы рассмеялась в ответ? Подмигнула бы и многозначительно кивнула, подняла бокал и произнесла тост в честь предстоящей страстной ночи, наслаждаясь спокойным вечером в баре, без детей, с этими чудесными старичками, с облегчением думая только о том, что их-то мне не придется укладывать в кровать, чистить их старые гнилые зубы и рассказывать им сказку на ночь. Размышляя об этом, я тупо пялилась на подставки для пивных кружек на столе, щеки мои горели. А потом Чарли вернулся от стойки с напитками.
— Какие выразительные типчики, а? — сказал он, втискиваясь на скамеечку рядом со мной. — Не смог удержаться и не подойти к ним. Возможно, ты встретишь их в моей следующей пьесе, только там они будут замаскированы под парочку старых алкашей на скамейке в парке. Для писателя любая ситуация может стать материалом. Но ты будешь рада услышать, что ужинать с нами они не будут. — Он улыбнулся и отхлебнул из налитой до краев кружки. — Не до такой степени я предан искусству.
Я улыбнулась, не в силах произнести ни слова, и уставилась в кружку. Чарли вроде не заметил: слишком силен был приток адреналина.
— Кстати, я поднимался наверх посмотреть комнату и клянусь, ты не будешь разочарована. Как раз то, что нужно. Просторный чердак с низким потолком и балками, о которые будешь биться головой при каждом шаге. Единственный способ с этим бороться — провести весь вечер в горизонтальном положении на божественной взбитой перине и выйти из комнаты, скажем, к полудню завтрашнего дня с очумелой головой — но вовсе не от ударов о балки! Что скажешь, если мы выпьем по паре кружек здесь, а потом поднимемся и закажем ужин в номер? Я поговорил с барменшей, она принесет.
Я крепко вцепилась в ножку своего бокала.
— Чарли, кажется, я не смогу остаться на ужин. Он замер, на губах осталась пивная пена.
— Что?
— Я сказала, что не смогу остаться.
Он сдвинул брови и опустил кружку.
— Что значит не сможешь? Если ты не останешься на ужин, как же ты собираешься остаться на… — Он развернулся на скамейке, чтобы посмотреть мне в лицо; в карих глазах застыло непонимание. — Люси, что случилось? Ты это из-за детей?
— Нет, не из-за детей. — Я облизнула пересохшие губы, быстро оглядела комнату, а потом повернулась к нему. — Чарли, сегодня днем я разговаривала с твоей женой. С Мирандой. Или с Мимси, ведь именно под этим именем я ее знаю. Потому что, видишь ли, как оказалось, мы с ней уже встречались. Вместе украшали церковь цветами. Просто я раньше не понимала, что она — это она.
Я заставила себя взглянуть на Чарли. Его глаза сначала ничего не выражали, потом в них медленно отразилось понимание. Искорки в них погасли. Он медленно опустил голову и уставился в стол.
— Понятно, — тихо произнес он. — И теперь, когда ты поняла, кто она такая, все отменяется, не так ли? Я вдруг стал для тебя не более привлекателен, чем эти старые усохшие чудаки? И тебе на меня вдруг стало наплевать? — Он торопливо отхлебнул пива.
— Чарли, послушай. — Я подбирала слова. — Во-первых, она совершенно не такая, какой я ее представляла. И совсем не подходит под твое описание! Иконы, коленопреклонение, религиозный экстаз — все это неправда!
— Раньше так и было, — упрямо заявил он. — В самом начале. Я не мог в спальню зайти из-за распятий.
— Да, — кивнула я, — она тоже в этом призналась, но сейчас ведь это не так? А ты по-прежнему этого не замечаешь, потому что тебе удобно считать ее религиозной фанатичкой, ведь это тебя оправдывает! Но с тех пор она сильно изменилась, Чарли, и ты это знаешь. Она чудесная, талантливая, красивая женщина, и ее вера просто придает ей сил, она вовсе не фанатичка, и…
— А во-вторых, — прервал он меня зловеще тихим голосом, — она рассказала тебе, что произошло на самом деле, не так ли? Про Ника.
Я сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух.
— Ей пришлось рассказать, Чарли. Иначе я бы не имела полного представления. Я должна была знать. И мне… мне очень жаль. — Я накрыла его руку ладонью.
Минуту он просто смотрел на наши руки.
— Жаль меня, жаль того, что я сделал со своим сыном, или жаль, что ты не можешь быть со мной? Не можешь любить меня, пусть даже мы еще не начали? — Он поднял голову и с мольбой посмотрел мне в глаза. — У нашей любви даже не было шанса.
— И то, и другое, и третье. Мне очень жаль, что в твоей жизни произошло такое горе, что ты пережил страшную утрату — эти слова звучат так банально, но… — Я изо всех сил пыталась объяснить. — Послушай, Чарли, я не хочу быть средством для твоего выздоровления. Знаю, это звучит жестоко, но я не могу быть с тобой по этой причине. Я просто не могу, и все! Он замолчал, переваривая мои слова.
— Понятно. — Он медленно провел пальцем по ручейку пролившегося пива. — Значит, вот что она тебе рассказала, да? Что я так пытаюсь забыться? Что связь с другой женщиной — единственное, что способно смягчить боль? Она это сказала?
— Ну, она…
— Но Люси, с тобой все по-другому! — в отчаянии проговорил он, повернувшись ко мне лицом. — Я знаю, что ты мне не поверишь, после того как поговорила с ней, но к тебе у меня действительно особые чувства. Конечно, у меня были другие женщины, но ни с одной из них я не испытывал ничего подобного, ни одна из них не проникала мне так глубоко в сердце, ни одну я не любил по-настоящему! — Я посмотрела ему в глаза. Открытый, уязвимый взгляд. И честный. Я заставила себя отдернуть руку.
— Чарли, я не могу, — тихо произнесла я. — После того как я ее встретила… Теперь она все знает, понимаешь? — взмолилась я. — Это все меняет!
Повисла тишина. Казалось, он находится далеко от меня; он погрузился в рассматривание лужицы пива на столе, но одновременно был где-то совсем в другом месте. Где-то далеко. Это было ужасно. Спустя какое-то время я заговорила.
— Ты же знал, что ей все известно? О твоих романах.
— Подозревал, — пробормотал он, возвращаясь из забытья. — Но она ничего не говорила. В этом доме никто ничего не произносит вслух. Никогда. — Он судорожно провел рукой по волосам. — Ох, Люси, ты даже не представляешь, что такое моя жизнь. Мне еще хуже оттого, что она мне все разрешает и никогда не устраивает ссоры, ни на чем не настаивает. Она почти… почти поощряет меня, пассивно, своим чертовым молчанием!
— Она не хочет останавливать тебя, раз это тебе помогает.
— Потому что она такая хорошая, черт возьми, и такая добрая! — Он грохнул кулаком об стол. Кое-кто из посетителей удивленно обернулся. — Иногда я просто ненавижу эту ее доброту, ненавижу ее за то, что она простила мне гибель Ника. Это невыносимо. — Он устремил на меня полный боли взгляд. — О боже… вот ты бы простила человека, который убил твоего любимого четырехлетнего сына? Твоего любимого Макса? Разве ты не пришла бы в ярость, не впала бы в истерику, не стала бы его обвинять, плакать, упрекать, вести себя отвратительно, кричать, не устроила бы ему настоящий ад? Не стала бы повторять: «Ну почему ты не смотрел, куда едешь, черт возьми?» Разве ты бы так не сделала?! — кричал он. — Сделала бы! Но Миранда — нет. Она не говорила ничего подобного. Никогда. Даже сразу после его смерти. Она вообще никогда ни в чем меня не обвиняла, Люси. И мне от этого только намного, намного хуже. — Он покачал головой.
Тут я почувствовала себя бессильной. Я знала, что этой парочке нужно пойти к кому-нибудь, лучше к кому-нибудь из преданных друзей, кто смог бы заставить их выговориться и разобрался бы в этом запутанном клубке эмоций, помог бы развязать этот узел вины и упреков, который душил их. Но если бы я высказала свои мысли вслух, они прозвучали бы трусливой уверткой. Как будто я хотела свалить все на кого-то еще.
— Как она могла простить меня, Люси? — снова выкрикнул он.
— Она должна была простить. Иначе вы не смогли бы двигаться вперед, иначе она бы сошла с ума. И
