сошел. Дорога здесь действительно уже совсем круто сворачивала к востоку, так что идти по ней дальше означало не приближаться к цели, а удаляться от нее.
Идти напрямик через лес оказалось не в пример труднее, чем по плохонькой, но все же дороге. Утешало, правда, то, что враг движется еще медленнее — это было видно по многочисленным следам, оставленным четырьмя десятками людей, большинство из которых явно не умели ходить по лесу.
— Сразу видно, что в лесу разве что на пикнике были, — презрительно заметил Малышев, указывая Велге и остальным на сломанные ветки кустов, следы на влажной земле от тяжелых армейских ботинок, смятые и брошенные в траву обертки от жвачки, пустую пачку из-под сигарет и множество других, бросающихся в глаза и скрытых, грубых и едва заметных примет того, что именно здесь недавно прошла большая группа людей. Впрочем, и Велга, и Дитц, и Вешняк, и Майер, и все остальные разведчики прекрасно все видели и сами. Просто с Малышевым в лесу было надежнее — любая команда профессионалов чувствует себя уверенней и лучше, если знает, что в ее рядах есть тот, кто на данном конкретном этапе знает и умеет чуточку больше, чем все остальные. Завтра свои лучшие качества необходимо будет проявить другим, но сегодня — его очередь, и это почетное право, право вести всех за собой, никто у него оспаривать не станет.
Шли быстро и тихо, след в след, скользя между деревьями, ныряя под толстые ветви и отводя руками те, что потоньше, перешагивая и перепрыгивая через упавшие полусгнившие стволы, огибая непроходимый бурелом и особо густые заросли кустарника.
Первый короткий привал Велга скомандовал в четырнадцать часов по местному времени. К этому часу, по приблизительным подсчетам, они преодолели около тридцати километров и сократили расстояние между ними и отрядом Секретаря километров на десять. Так сказал Михаил Малышев, который по ширине шага солдат противника приблизительно прикинул их скорость.
— Если не сбавим темп, — сообщил он остальным, жуя бутерброд с салом и запивая его холодной водой из фляги, — то завтра еще засветло мы должны их нагнать.
— Да уж постараемся не сбавить, — сказал Велга и, внимательно посмотрев на Юрия Алексеевича, спросил: — Как вы, товарищ старший лейтенант?
— Пока нормально. Второго дыхания жду.
Выглядел он не очень хорошо. Сказывался и возраст, и килограммы лишнего веса. Но держался Холод пока замечательно: не ныл, не отставал, а значит, и не представлял собой проблему, которую нужно срочно решать. Велга расслабился и, задрав гудящие ноги на рюкзак, принялся спокойно и тщательно дожевывать сухой паек, — его телу необходима была энергия, и он намеревался получить эту энергию сполна из каждого куска проглоченной пищи.
Часам к четырем характер местности изменился. Чаще стали попадаться холмы, лес поредел, и отряд то и дело пересекал большие поляны и прогалины. Теперь они шли по тропинке, которая как-то незаметно появилась под ногами и вела их теперь в нужном направлении. С одной стороны, идти стало гораздо легче, но с другой, они понимали, что и противник двигался на этом участке быстрее, и если на полном бездорожье, в лесу, они нагоняли его, как волки больного лося, то теперь лось явно выздоровел и прибавил ходу.
«Ходу, ходу!» — шептал про себя Александр, и это были единственные слова, способные сейчас жить в его мозгу. Было жарко, но пот, поначалу зло заливавший глаза и насквозь пропитавший майку и пятнистую камуфляжную куртку, уже не так досаждал — то ли организм, выбросивший сразу излишки воды и шлаки, приспособился; то ли солнце — уже довольно низкое, предвечернее — потеряло свою полуденную силу; то ли прохладный ветерок, свободно гулявший здесь, среди холмов, остужал перегретое тело. А тело не ощущало усталости. Закаленное сотнями и сотнями пройденных с боями километров дорог и бездорожья, в зимнюю стужу, летнюю жару, осеннюю грязь, весеннюю распутицу, это тело, поймавшее бешеный ритм марш-броска, казалось, если надо, будет двигаться без остановки и отдыха хоть всю ночь и весь следующий день — столько, сколько понадобится.
«Однако неплохо бы и оглядеться, — подумал Велга, усмотрев впереди подходящую возвышенность с голой вершиной, на которой гордо и одиноко рос молодой крепкий дуб. — Скоро вечер, и место как раз подходящее. Если еще залезть на дерево, то лучшей точки для наблюдения и пожелать нельзя». Он уже было собрался свистнуть, чтобы остановить шедшего далеко впереди и уже достигшего приметного холма Малышева, как увидел, что тот сам возвращается назад.
— Отряд, стой! — Велга поднял правую руку и остановился.
— И падай, — невесело пошутил кто-то сзади, но Александр не разобрал, кто именно.
— Вон Мишка бежит, — сообщил Стихарь. — Небось сказать чего-то хочет.
Подбежал Малышев. Его шаг был так же легок и упруг, как девять часов назад, а дыхание ровным и глубоким; и только чуть резче обозначившиеся морщинки вокруг внимательных карих глаз да мелкие капли пота на широком лбу указывали на то, что гигант-таежник в этот день потратил много сил.
— Они поднимались на тот холм, товарищ лейтенант, — доложил Михаил. — Туда, где во-он тот дуб растет. Думаю, осматривались, и думаю, что нам тоже не помешает.
— Ты прямо мысли читаешь, — устало усмехнулся Велга. — Хельмут, что думаешь?
— То же, что и ты. Поднимаемся.
Подъем отнял большую половину оставшихся сил, но вид, открывшийся им с вершины холма, стоил затраченной энергии.
Местность впереди слегка повышалась. Дальше к северу, километрах в пяти, их снова поджидала сплошная стена леса, но в бинокль уже можно было разглядеть, что еще дальше он редеет, разбивается на отдельные — большие и малые — островки, а еще дальше, на самом горизонте, уже вгрызаются в край неба неровными зубцами древние Уральские горы. Справа от них, между пологими холмами, на которых раскинулся роскошный, весь золотой в косых солнечных лучах сосновый бор, синело какое-то озерцо; слева, к западу, холмы понижались, постепенно переходя в ровную лесостепь, — с той стороны било яркими лучами низкое уже солнце, наводя яркость и контраст на всю картину.
— Да, — полной грудью вздохнул Стихарь, с восхищением оглядывая дали, — широка страна моя родная!
— Странно, что я нигде не вижу человеческого жилья, — задумчиво заметил Дитц. — Хоть бы жиденький дымок из какой-нибудь трубы, что ли…
— Здесь и до конца света жило не особенно много народа, — объяснил Юрий Алексеевич, — а уж после и подавно все вымерло. Кто жив остался, подались на запад и юг, я так понимаю. А вообще, черт его знает. Велика матушка-Россия, а в этих местах я, признаться, и не был никогда.
— Противник, я думаю, пересекает сейчас вот этот лесной массив, что впереди, — сказал Велга. — Обойти его никак нельзя, да и незачем. Что ж, светлого времени у нас еще часа два с половиной, а посему кончай перекур, и пошли. Скоро ночь, тогда и отдохнем. На избу наткнулись в ранних сумерках. Сложенная из мощных бревен, с двускатной гонтовой крышей, она словно вырастала из травы на краю обширной лесной прогалины и казалась неотъемлемой частью самого леса.
Вдоль прогалины журчал ручей, видимо, впадающий в то самое озерцо, которое они видели с вершины холма; трава тут была густой и мягкой, а земля — сухой. Идеальное место для ночлега. А тут еще изба! И сразу было видно, что здесь живут люди. Нехитрая жердяная изгородь вокруг, возведенная не для защиты, а так, чтобы обозначить границу, носила следы недавней починки, а сразу за ней был разбит большой огород.
Солнце только-только зашло, света было пока достаточно, и бойцы (держа, однако, оружие наготове) с интересом заглянули внутрь, за изгородь.
— Картошечка… А вон капуста растет, гляди, Миша! — с умилением в голосе промолвил Вешняк. — Хорошая капуста будет, однако. И петрушечка, вон, вижу.
— И укроп, — широко улыбнулся Малышев. — И огурцы вон там, справа… Видишь?
— А как же! Хороший огород. Ухоженный. Вот где только хозяева?
— Эй, люди! — крикнул Велга, приложив ко рту сложенные рупором ладони. — Хозяин! Есть тут кто?!
«Кто?! Кто?!» — аукнулось эхо, метнувшись туда-сюда от одной опушки до другой.
Всем стало как-то не по себе.
— А ведь они сюда заходили, — спокойно констатировал Малышев. — Я сразу не сообразил, а
