преттостафляем раппоту по наклонностям и уфлетшениям. Какое у фас хоппи?
— Хобби? — переспросил я.
— Тта, хоппи.
— Н-не знаю… — ошарашенно пожал я плечами. — Когда-то была рыбная ловля… А что? — Тут до меня наконец дошла курьезность ситуации. Что это еще за работа «по наклонностям и увлечениям»? И не успел клерк ответить, как я выдал: — А работы по предрасположенности у вас нет? У меня ярко выраженная предрасположенность к спиртному. Я бы, знаете, не отказался…
— Хе-хе, — сказал «Гурвинек». — Шуттите… Мы потпираем раппоту сохласно психотиппу кантитатов. Фи мошете и не потосрефать, што фам, например, польше потхотит толшность преситтента, тшем ассенисатора.
Здесь я не выдержал и откровенно расхохотался.
— А вы что, можете предложить мне должность президента?!
— А потшему нет? Только тля эттохо нато фаш психотипп опретелить. Тут я понял, что попался. Понял, кто такой бородач, предлагавший выпить водки с пивом, почему он с ехидством на меня смотрел, и что собой представляет странное бюро по найму. Сам работаю на радио в юмористической программе, приколы и розыгрыши мой хлеб — и надо же, попался на крючок к коллегам с телевидения! Ловко они придумали с фотообоями — за ними можно не одного оператора с десятком камер разместить, чтобы заснять лоха, возмечтавшего стать президентом банановой республики, а затем показать по телевидению. Ладно, постараюсь подыграть. Родственные, все-таки, души…
— А как мой психотип определить?
— Отшень просто. Тсетшас я фам оттепу эттот праслет, — «Гурвинек» взял со стола прозрачный браслет с двумя проводками, ведущими к компьютеру, — и мы опреттелим фаши фосмошности. Фи не фосрашаете?
— Бога ради! — Я состроил лучезарную улыбку, словно меня уговорили рекламировать зубную пасту, и протянул руку. — Будьте любезны!
«Гурвинек» нацепил браслет на мое запястье и повернулся к компьютеру. Что-то с его руками было не так, но что именно я понял только тогда, когда пальцы забегали по клавиатуре. У него было но шести пальцев на руках! Слышал я о подобных генетических отклонениях — шестипалость, полная волосатость лица, «волчьи» уши, хвостатость, — но воочию наблюдать не приходилось. Молодец, режиссер, такой типаж откопал!
— Т-так… — протянул «Гурвинек», глядя на экран. — Преситтентом, к сошалению, фам не пыть. Сохласно фашему психотиппу, моху претлошить три толшности — квасистером на Шаттанете, сайнесером на Фасанхе, и стерхайсером на Минейре.
Слыхом не слыхивал ни о таких профессиях, ни, тем более, странах. Однако уточнять не стал, чтобы не ломать чужую игру.
— А лифтером-банщиком в Гваделупе? Или чесальщиком в Гондурасе? осклабился я.
— Таких факансий не имеется, — не менее лучезарно улыбнулся в ответ клерк. По выражению глаз-очков было видно, что моей шутки он не понял. Я не стал объяснять, что лифтер в бане не перевозит кого-то с этажа на этаж, а лифчики расстегивает, ну, а чесальщик Гондураса — это и коню понятно. Как там у скабрезного Фесенко: «Все мы, чесальщики Гондураса и прилегающих частей тела…»
— Хорошо, — сказал я, продолжая подыгрывать коллегам с телевидения и прикидываясь заинтересованным. — Допустим, я сошашусь. На какое время рассчитан контракт?
— Тсейтшас посмотрим… — шестипалый «Гурвинек» вновь обернулся к экрану. — Снатшит так: квасистером на Шаттанеге — тва хотта, сайнесером на Фасанхе — оттин хотт, и стерхайсером на Минейре — оттин месятс.
— Н-да… Пожалуй, для начала я согласился бы месяц поработать этим, как его… стерхайсером. Для пробы, так сказать. А какова оплата?
В чем заключается работа стерхайсера, я интересоваться не стал — и так понятно, что все это несерьезно.
— Пять тысятш толлароф, — «Гурвинек» сделал вид, что извиняется, и развел руками. — Понимаю, што са такую рапотту мало, но у нас наклатные расхотты…
— А проезд туда-обратно? — настороженно спросил я, продолжая строить лоха.
— О! Тут не песпокойтесь! Фсе са стшет фирмы!
Изобразив на лице нерешительность, я в конце концов махнул рукой.
— Была не была! Согласен!
— Тохта, пошалуйста, саполните контракт.
Передо мной на стол лег листочек с условиями договора. В нем были указаны и моя новая должность, и страна пребывания, и срок действия контракта, и сумма оплаты из расчета за восьмичасовый рабочий день. Судя по тому, что листок был заготовлен заранее, а также очень малому количеству пунктов, уместившихся на одной странице, договору была грош цена.
— У меня с собой нет документов… — напомнил я «Гурвинеку», что сценарий должен все-таки быть более-менее правдоподобным.
— Этто не имеет снатшения, — отмахнулся он.
Тогда я пододвинул к себе контракт, достал ручку и склонился над столом.
Первая пустая строчка, которую я должен бы заполнить, начиналась словом
Далее пошел текст о том, где мне предстоит работать, кем, сколько и за какие деньги. Затем были еще две пустые строчки:
Внизу поставил дату и расписался.
— Оттлитшно, — сказал «Гурвинек», забирая контракт и пряча его в стол. — Ттеперь пройтите в этту тверь.
Он ткнул ручонкой в стену с фотообоями ковыльной степи. Незаметный прямоугольник в ней не сразу бросался в глаза.
— Сюда? — переспросил я клерка, указывая на прямоугольник.
— Тта, та! Толкайте!
Ожидая, что за дверью меня встретит гогочущая толпа киношников, я приложил ладонь к стене и нажал. Дверь распахнулась, меня всосало в образовавшийся проем, как в открытый космос.
2
То, что контракт на работу за рубежом оказался не розыгрышем коллег-киношников, я понял сразу и бесповоротно. И что собой представляет это «зарубежье» — тоже. Подозреваю, мои наниматели воздействовали на сознание, поэтому я не испытал психологического шока, а принял свой перенос к месту новой работы как нечто естественное и само собой разумеющееся.
Я стоял на крыльце небольшого домика в широкой, метров сто, долине между двумя параллельными грядами высоких отвесных скал. Домик прилепился к каменной стене одной гряды, вдоль противоположной неторопливо несла воды мелководная речка, а между речкой и мной простиралась кочковатая, серо-рыжая пустошь, кое-где поросшая чахлыми кустиками. Справа, метрах в пятидесяти, долину перекрывала угольно- черная гладкая стена явно искусственного происхождения, слева, также метрах в пятидесяти, будто по ровному обрезу начиналась идеально белая, как снег, равнина, с клубящимся над ней белесым туманом, а