— Уже пора в Центр? — перевел я разговор на другую тему. — Сейчас чай заварю.
— Будь добр, — кивнула Татьяна. — Я разбужу дочку, мы умоемся, а потом что-нибудь сооружу на завтрак.
Я включил конфорку, поставил на плиту чайник и сел на табурет. Словно в полусне я слышал, как гости плескались в ванной комнате, а затем наблюдал, как Татьяна споро, на скорую руку готовила бутерброды.
Завтракать я отказался — вид бутербродов после ночных мук вызывал у меня стойкую антипатию. Но вот крепкого чаю выпил.
Гости мои спешили — как же, первый рабочий день, — поэтому разговоров мы практически не вели. И к лучшему. Меньше на меня обращали внимания, да и я со своими вареными мозгами вряд ли бы смог поддержать разговор. И был даже рад, когда они, попрощавшись, ушли.
Правда, тогда из-за холодильника на свет божий выбралась Шипуша и стала нагло требовать есть. Перед ней мне рисоваться было нечего — знали мы друг друга как облупленных, — поэтому я, не церемонясь, сгреб ей в блюдце со стола остатки завтрака, поменял песок, а затем рухнул на прибранную тахту, даже не подумав раздеться. И провалился в сон.
Насколько я могу судить по рассказам других людей о своих снах — я выродок. Или что-то в этом роде. Обычно людям снятся сны о них самих, и именно в ипостаси своей собственной личности они и принимают участие в сновидениях. Со мной не так. Нет, мне тоже снятся сны от первого лица. Но, за редким исключением, я, как личность, со своим «я» во сне ничего общего не имею. Как правило, мое «эго» в сновидении — это абсолютно другой человек, зачастую даже отдаленно не напоминающий меня не только внешним обликом, но и внутренним миром.
В этот раз произошло вообще что-то из ряда вон выходящее, чего никогда прежде со мной не было. Я не только проник в свой сон как личность (изредка такое случалось и ранее), но и слился воедино с Жилбылом. Впрочем, слился — это не совсем верно. Произошло как бы «содвоение» сознаний: персонажа Жилбыла Летописца и писателя Валентина Бескровного — в одном теле. При этом, сосуществуя, проникая друг в друга, личности, тем не менее, не объединялись в единое целое.
— Ты что пишешь? — снова прошипела над ухом Черная Государыня.
Жилбыл испуганно оглянулся. Но ответил за него я:
— Что хочу, то и пишу.
Я раздраженно швырнул перо на стол и встал. И увидел, как сгорбилась, стушевалась, узнав в Жилбыле МЕНЯ, Черная Государыня. Лик же Светлой Государыни смотрел на меня с болью и страданием. Впервые со времени слияния двух некогда разрозненных половинок Волшебной Страны она возобладала в теле Государыни.
— Зачем ты это сделал, Кудесник? — тихо спросила она.
— Я сделал? — Я рассмеялся, но тут же жестко отрезал: — Вы сами этого хотели.
И тут только понял, насколько близок наш мир миру Волшебной Страны. Мы тоже хотели перемен. И тогда наш «кудесник» такого натворил…
Я шагнул из беседки, и оплетшая колонны паутина, непреодолимая для Жилбыла, легко лопнула с сухим треском. Из-под ног испуганно шарахнулся Лет, но я на него не обратил внимания. Для меня он был букашкой — впрочем, как и все живое в этом мире. Твердой поступью Повелителя я зашагал по ступенькам на вершину холма, а за мной бестелесной тенью следовала Государыня. Наконец-то единая в двух лицах, ибо в моем присутствии она была никем.
Бесконечную лестницу, по которой Летописец никогда не мог подняться до конца, я одолел в несколько шагов, словно лестничный пролет в подъезде своего дома, — на то я и Кудесник. Но на вершине холма на трон не сел — настоящему Повелителю показуха ни к чему. Лишь оперся рукой о спинку трона и оглядел созданный мною мир. Бесстрастно, как и полагается Создателю.
Безобразный шрам рассекал холм и всю Волшебную Страну с востока на запад. По правую сторону раскинулись бесконечные непроходимые леса с редкими проплешинами гнилых болот Темной половины, а по левую — изумрудные луга с островками березовых рощ Светлой. И объединяло их небо со стремительно несущимися с севера на юг грозовыми облаками. Справа на горизонте у самого Ледяного моря клубился мглистый туман, формируя в своем киселе воинство Черной Государыни. В сполохах молний, раздирающих чернильные клубы, то и дело мелькали клыкастые морды вампиров, троллей, чешуя драконов, кожистые крылья нетопырей, белые саваны призраков. На противоположном горизонте у берегов Теплого моря в молочной пелене и в мягких отблесках зарниц рождалась рать Белой Государыни: зеленоликие смешливые дриады, прекрасные феи со стрекозиными крылышками, лучезарные фениксы…
Я нахмурился, повел бровями, и оба варева, что на севере, что на юге — черное и белое, — забурлили крутым кипятком, и лики воинств в них исчезли. Иноземных воинств я не хотел, а своих, славянских, к своему стыду, практически не знал. Точнее, некоторые имена мне были известны: навье да заложные, водяницы и самодивы, скарбники и лешие, трясовицы, огнеи и хрипуши, карачуны, ворожцы — но что эта нечисть конкретно каждая из себя представляет, я не имел понятия. Подобно «кудеснику» из нашего мира, «кашу» я заварил чисто по наитию, совершенно не предвидя, какие силы проснутся и примут участие в этом бедламе.
Звонок в дверь вырвал меня из сна как зов Иерихонской трубы праведника из гроба. Было темно, словно в могиле. Ничего спросонья не соображая, я вскочил с тахты, шагнул в сторону надрывавшегося звонка, споткнулся обо что-то и врезался головой в шкаф. Наконец с трудом сообразил, что я не на Страшном Суде, и меня зовут не на Армагеддон, нашарил на стене выключатель, зажег свет и поспешил к двери.
В коридоре стояла Елена. Одна. И вид у нее был такой, будто звонила в дверь с самого утра. Одарив свирепым взглядом, словно нерадивого привратника, Елена прошла практически сквозь меня в комнату и захлопнула за собой дверь.
Я зачем-то выглянул в коридор, тупо посмотрел на пустую лестничную площадку, но Татьяны не увидел. В голове царила сумятица — такое ощущение, словно работали оба полушария мозга, но мысли в них крутились в разную сторону, то и дело со скрежетом цепляясь друг за друга. Я посмотрел на часы. Начало девятого. Учила меня когда-то мать, что нельзя спать на заходе солнца. Ан, не в коня корм…
Я зашел в ванную комнату и сунул голову под холодную воду. Это помогло, но незначительно. В голове прояснилось, перестало скрежетать, но ощущение вращения полушарий в разные стороны продолжалось. Появилась звенящая пустота, а ясности мыслей не прибавилось.
Насухо вытерши голову, я причесался, но, к сожалению, сделать тоже самое с мыслями не смог. Может, и к лучшему, поскольку совершить то, что я сделал далее, никогда бы себе не позволил, находясь в нормальном, не заторможенном состоянии. Постучав в дверь и не дождавшись ответа, я, вопреки своей «гипервоспитанности», вошел в комнату.
Елена сидела на тахте, рылась в сумке матери и встретила мое появление тем же свирепым взглядом, что и в прихожей.
— А где мама? — спросил я.
— Мама? — в голосе Елены проскользнула странная интонация, будто она появилась на свет из автоклава и о родителях не имеет ни малейшего представления. Впрочем, на это, вероятно, наложила отпечаток моя заторможенность, поскольку тон Елены сразу же изменился на ледяной.
— Мама. Осталась. На ночное. Дежурство. Работа. Такая. У нее.
Она отшвырнула сумку, встала и пошла на меня панцирным броненосцем. Нет, не южноамериканским насекомоядным, а такой это грозной боевой машиной — как на самураев в Приамурье в известной советской песне начала сороковых годов.
Я попятился, и Елена захлопнула дверь перед моим носом.
— И впредь не мешайте мне! — донеслось из комнаты. — Я устала и буду отдыхать.
Я потоптался перед дверью, тупо глядя на пол, но, так ничего и не придумав, поплелся на кухню. Заварил чай, сделал несколько бутербродов и, как мог, сервировал стол. Затем вновь подошел к двери в комнату, осторожно постучал и вежливо поинтересовался:
— Елена, вы ужинать будете?
