– План? – Она замерла. – У тебя был
Он машинально кивнул, по-прежнему не отрываясь глазами от пуговиц.
– Вполне определенный план.
– И что же это за… – Она вдруг судорожно вздохнула, догадавшись об ответе. Ее пальчики снова заскользили по застежке на груди, сначала с некоторым колебанием, а затем с откровенным желанием возбудить его еще больше.
У него пересохло во рту. Внезапно он обнаружил, что совершенно гол. Самоё удивительное, что он совсем не помнил, как снял с себя эти проклятые панталоны. А потом он понял, почему она вдруг забыла спросить про его «вполне определенный план». Чтобы удостовериться, он взглянул ей в лицо, напомнив себе, что пуговицы от него никуда не денутся, что ему гораздо важнее сейчас увидеть, как она восприняла его наготу. И – не смог отвести глаз от нее… Конечно, она раньше бросала на него короткие стыдливые взгляды. Они ведь каждую ночь были вместе, и он ласкал ее со всем искусством требовательного наслаждения, поощряя ее исследовать его тело, уча всему, что знал сам и что могло доставить удовольствие им обоим. Однако он никогда еще не стоял перед ней вот так, при свете, во всем блеске своей мужской красоты и силы, позволяя разглядывать себя. Несмотря на то, что Лили уже знала его всего, она каким-то образом ухитрялась сохранять целомудрие, которое сияло сейчас во взгляде ее распахнутых в изумлении глаз. Этот удивленно-смущенный и в то же время восхищенный взгляд несказанно его обрадовал. Ее глаза скользили по нему очень медленно, почти осязаемо, ощупывая каждый дюйм его тела… а в конце концов остановились на самом сокровенном месте. Он почти почувствовал прикосновение ее взгляда, не отрывавшегося от его чресел целую вечность.
Заметив, как покраснело его лицо, она повторила слова, когда-то сказанныеим самим:
– Дыши, Майлс.
Он сделал глубокий вдох и через миг уже склонился над ее затянутым в шелк телом всей своей кожей, ставшей вдруг необычно чувствительной, впитывая тепло, исходящее от нее, манившее прильнуть к ней всем телом.
– Лили, – он уперся лбом в подушку возле ее головы, пытаясь вспомнить, чтоже он собирался делать дальше, – у меня есть план.
– Я знаю. – Она выгнулась вверх, и он почувствовал, как пуговки на ее платье вжались в его кожу. – Но мой план лучше…
Он принялся ее целовать, но заставил себя остановиться.
– Я должен тебе кое-что сказать.
Однако губы сами, словно не подвластные его воде, прижались к бьющейся на ее шее жилке, впитывая биение ее сердца, а руки уже ласкали ее тело. Это было какое-то сумасшествие. Он… он просто ничего не мог с собой поделать. Но он должен!
– Это важно, Лили, – простонал он.
– Да? – Ее вопрос прозвучал как приглашение к еще более интимным ласкам. Она откинула назад голову, открывая его жадным губам изящную шею и грудь. – И что же это такое?
Он слышал, как учащается ее дыхание, почувствовал, как подрагивают и приподнимаются ему навстречу ее груди, едва прикрытые лифом платья. Его губы двинулись ниже.
– Я хотел, чтобы все было сегодня как… как положено, Лили, – пробормотал он из последних сил.
– Тогда твой план полностью выполнен.
Она еще больше выгнула спину, и он, обхватив руками ее талию, прижал Лили к себе, покрывая чувственными медленными поцелуями полуобнаженную грудь.
– Пуговицы, – прошептала она. – Расстегни их.
Он услышал свой отчаянный стон и заставил себя поднять голову, оторвавшись от этого невыносимого искушения. Он хотел видеть ее глаза, прежде чем сделать свое признание.
– Нет, подожди, я же должен тебе сказать… – Однако соблазн был слишком велик. Он с полным отчаянием почувствовал, как пальцы его послушно стали освобождать от петли верхнюю пуговку на лифе. Он стиснул зубы, пытаясь сосредоточиться на том, что собирался сказать.
– Я же все пытаюсь сказать тебе, что люблю тебя, черт возьми!
Он вновь застонал, но уже от отвращения к себе. Он снова все сделал не так: уставился на ее груди и сказал им, что любит ее. А она терпеть не может, когда мужчины глазеют на ее грудь. Он тихо чертыхнулся.
– Я тоже люблю тебя, Майлс. – Он тут же поднял голову, и Лили одарила его своей самой нежной, самой чарующей улыбкой. – А теперь, почему бы тебе все-таки не расстегнуть твои любимые пуговицы?
Он так хотел быть торжественно-серьезным… Вот сейчас он скажет ей что-то очень важное для них обоих. Он столько раз повторял про себя эти слова, репетируя часами свой монолог об их новой жизни… Однако как назло не мог вспомнить ни одного слова.
И тогда… тогда он попытался выразить телом все то, что таилось в его сердце. Он долго и нежно ласкал ее, вкладывая в эти ласки всю силу своих чувств, которые значили для него гораздо больше, чем телесное наслаждение. Потребности души были для него куда важнее зова плоти, и он очень хотел, чтобы она это поняла.
На следующее утро он проснулся в одиночестве.
Его рука растерянно пошарила рядом – пусто, только холодные простыни. Он сквозь сон нахмурился, ибо никак не ожидал, что она ускользнет от него утром. Ведь он хотел наконец рассказать ей, как он ее любит и что она теперь – самое дорогое в его жизни, черт бы ее побрал!
Проклятие!
Он взглянул в окно и с удивлением понял, что уже довольно поздно. Обычно он просыпался на рассвете. Но, когда герцог понял причину столь необычной для него сонливости, морщины на его лице разгладились, и он улыбнулся. С тех пор как он встретил Лили, это была первая ночь, когда он заснул совершенно спокойно, в мире с самим собой. И не только с самим собой, но и со своей новой жизнью. Прекрасная Тигровая Лилия – теперь совсем его. Ее любовь к нему никогда не исчезнет, согревая его до самого последнего его вздоха. И он хотел, чтобы она была здесь, хотел ощутить ее в своих объятиях сию минуту. Он вздохнул… Пора бы уже привыкнуть к ее нраву, совершенно непредсказуемому. Он никогда не мог угадать наперед, какие еще сюрпризы она ему готовит. И за это любил ее еще сильнее.
Джек лениво, взмахнул рукой, отгоняя надоедливых мух. Голоса уличных торговцев перекрывались грохотом повозок и карет, проезжающих по Бонд-стрит. С высоты козел Джек с ленивым интересом оглядывал улицу, дожидаясь, когда герцогиня закончит свои дела в граверной лавке мистера Милтона. Утро выдалось необычайно жаркое, и Джек, скинув ливрею, положил ее рядом с собой на сиденье, нетерпеливо поглядывая на витрину, где были выставлены образцы товаров – карточки, эстампы, гравюры. Что делалось внутри, рассмотреть было невозможно, и он не знал, долголи ему еще томиться тут на солнцепеке.
Вдруг из переулка, находившегося сразу за магазином, раздался крик. Джек увидел какого-то здорового парня, видимо работника граверной мастерской, бегущего по направлению к карете. Фартук парня был заляпан черной типографской краской, а на лице читалось лихорадочное возбуждение. Рука Джека невольно потянулась к висящему на поясе ножу. Стиснув рукоятку, он выжидательно взглянул на подбежавшего.
– Эй! Ты человек герцогини? – спросил тот. Джек кивнул, охваченный недобрыми предчувствиями.
– Герцогиня сомлела и чуть не потеряла сознание. Ее вывели к задней двери, чтоб она глотнула свежего воздуха, но тут ей стало совсем худо. – Он указал большим пальцем куда-то назад, через плечо. – Она сейчас там. Выворачивает наружу весь свой завтрак. Надо бы довести ее до экипажа.
Джек тут же соскочил с козел и бросился в переулок, слишком узкий, чтобы там могла проехать карета герцога.
– Там, за углом, – напутствовал его парень. Джек прошел по короткому переулку. Но едва он завернул за угол, как в то же мгновение почувствовал сильный удар по голове чем-то очень тяжелым и твердым. Больше он уже ничего не слышал и не видел, свалившись без чувств к ногам «гравера».
– Они очень славные, мистер Милтон, – Лили вернула хозяину мастерской образцы приглашений и
