Он закивал, охваченный волнением.
— Но Соморхас — часть творения Господа. Движения ее зависят от предначертанной судьбы. Разве каждые восемь лет она не возвращается снова на свое прежнее место относительно расположения Солнца?
— Да, конечно. Вот, смотри. Эти знаки обозначают периоды, если вспомнить слова мудреца из Картиако. Он называл их…
На мгновение она задумалась и перенеслась в свой Город Памяти. Она прошла через семь врат, Розу Исцеления, Меч Силы, Чашу Бесконечных Вод, Кольцо Огня, Трон Добродетели, Скипетр Мудрости и Корону Звезд и поднялась в верхнюю часть города, где располагался зал астрономии, круглое здание, окруженное невысокими, изогнутыми стенами. Здесь, в этих галереях, она оставила свои картины памяти о циклах блуждающих звезд и прецессии равноденствий. Здесь, в нише, обозначенной перетекающей песочной дюной и освещенной ярким сапфиром — не таким притягательным, как глаза Хью, — чтобы всецело изобразить стремление того мудреца к глубинам мудрости, Лиат нашла то, что искала.
— Он называл их месяцем Ишан. Эти линии обозначают числа, так, здесь написано одиннадцать. Я не могу прочитать остальное, но здесь, должно быть, говорится о том, что на одиннадцатый день месяца Ишан Соморхас… что ж, здесь какая-то загадка, не так ли? В этом она появилась первый раз как утренняя звезда или, возможно, исчезла в блеске Солнца. — Лиат остановилась в нерешительности, вспомнив, как всем тут же становилось безумно скучно, когда она, охваченная волнением, начинала рассказывать о циклах и эпициклах, о соединениях и прецессии, о непостижимом чуде Вселенной.
— Ты знаешь, — медленно произнес Хью, бесцельно водя пальцем по изображению на пергаменте, — здесь, в коллегии астрономов, были споры о том, как Птоломей рассматривает эквантовую точку. Конечно, многие ученые заявляют, что если планеты движутся с изменяющейся скоростью, то небеса не могут находиться в постоянном, неизменном движении, но, насколько нам известно, так должно быть. Без эквантовой точки мы не можем рассмотреть и объяснить все движения планет в небесах.
— Если только допустить, что Птоломей неправ и Земля движется.
Ошеломленный, Хью посмотрел на Лиат, пламя светильника едва слышно шипело и колыхалось, легкий ветерок шелестел разложенными на столе бумагами.
Она продолжала, обескураженная их встречей, похожей на сказку, подгоняемая его удивлением, охваченная неистовым безрассудством, поскольку здесь она свободно могла произносить запрещенные слова, известные математикам.
— Что, если небеса все время остаются на месте, а с запада на восток движется Земля?
Хью нагнулся, оперевшись руками на стол, закрыл глаза и задумался.
— С запада на восток, — пробормотал он. — Был бы тот же самый эффект. А что, если небеса движутся с востока на запад, а Земля в то же самое время с запада на восток…— Он замолчал, настолько поглощенный решением этой головоломки, что не закончил фразу, он был охвачен той же страстью к знаниям, которая навсегда пленила ее.
Быть может, она недооценила его? Быть может, то унижение, что он испытал от Анны, заставило его заглянуть в себя, глубоко, в самое сердце, и изменить то, что он там обнаружил? Быть может, новый Хью и был желанием ее сердца?
Дверь легко ударилась в стену, распахнутая ночным ветерком. Пламя светильника ярко горело, освещая его. Ветер нежно поцеловал ее лицо. Он был так пугающе близок к ней, стоял, закрыв глаза, с невинным выражением лица, как будто страсть к знаниям невинна.
Она ощутила едва уловимый аромат кипарисов и винограда. Лиат находилась так близко, что чувствовала жар его тела, такой же сильный, как тоска в ее душе. Отчего так бешено колотится сердце? Неужели это то, что она искала? Кто-то, охваченный той же страстью, задающий те же вопросы, такой же неспокойный искатель истины?
Неужели она поднимает руку и прижимает к его груди, там, где сильно бьется сердце? Неужели она наклоняется ближе к нему и касается его щеки?
Его губы раскрылись в беззвучном вздохе. Повернувшись к ней, он поцеловал ее, она ответила. Мгновение они стояли так близко друг к другу, будто эфирные дэймоны, которые воссоединяются иногда, охваченные экстазом, тела их словно действительно стали единым целым, творением настолько совершенным, что ни одна земная близость не могла соперничать с глубиной их единения.
— О, Лиат. — Он нежно прошептал ее имя, мягкий свет опутывал их.
Тоненький голосок, поднявшийся из самых далеких глубин ее сознания, почти неуловимый, тихонечко заговорил в ее сердце.
«Сейчас я проснусь и буду лежать в постели Хью».
В этот момент, задыхаясь, она почувствовала, что в теле ее извивается какой-то червь. Шелковая живая лента проникла в нее и теперь все глубже погружалась в ее плоть, медленно растекаясь по телу эфирной волной, пока рука Лиат не поднялась, и не стала нежно ласкать Хью, пока тело ее само не прижалось к нему, ища его ласк, пока сама она не возжелала его по собственной воле…
Но это была не она.
Ложь и обман. В сфере Соморхас царили мечты и иллюзии.
— Нет, Лиат, — сказал Хью, словно прочитал ее мысли, будто она кричала об этом. — Это истинное желание твоего сердца. Я с тобой. Я не сон. Ты можешь ненавидеть меня, но посмотри, насколько мы похожи, ты и я.
Разве это не было правдой? Неважно, кем он был раньше и кем стал теперь! Разве не увидела она в нем родственную душу, страстную и нетерпеливую? О Владычица, неужели она всегда ненавидела и любила его одновременно?
Нет, в ней говорил шелковый червь.
Дэймон так глубоко проник в ее собственное сознание, что стало невозможно отличить ее собственные мысли, что подсказывал ей разум, и те, что произносил вслух ее голос.
— Я не похожа на тебя, Хью, — сказала она, каждое слово давалось с таким трудом, потому что дэймон пытался произнести за нее другое: «Я остаюсь с тобой, я люблю тебя и только тебя».
— Если сейчас ты отвернешься от меня, Лиат, то у меня не будет другого выхода, как стать тем, кем я был прежде. Ты пламя. Ты можешь спасти меня. Твоя любовь может дать мне очищение. Останься со мной, Лиат.
Пламя.
Она протянула руку к огоньку единственного светильника, трепещущего от усиливающегося ветра. Его руки крепко сжали ее.
Она взывала к пламени.
Комнату охватил бушующий огонь.
Хью исчез. Она стояла на бескрайней равнине, розовая дымка окутывала ее тело, туман лжи и обмана, в чьей ловушке она оказалась. В этой дымке она видела себя насквозь и заметила отблеск дэймона внутри нее, как часть ее тела.
Пламя полыхало на горизонте, стеной огня были отмечены врата Солнца.
Они исчезли, как только Лиат вновь увидела башни, дэймон опять пытался вернуть ее в мечту, в обман.
Она сделала один шаг вперед, к Солнцу, затем второй болезненный шаг, поскольку увидела Хью, он морщился от боли. Ей так хотелось подойти к нему, излечить его от мук, показать ему, что он действительно был желанием ее сердца. Только он. Больше никто ей был не нужен.
Третий шаг, Лиат будто ступала по разбитому стеклу, но она должна была пересечь равнину. Пламя ада, который был сферой Солнца, уже начало опалять ее одежды.
Огонь очищал ее. Она не боялась пламени. Никогда. Огонь все глубже проникал в ее тело, но это была не ее плоть, а дэймона, извивающегося и корчащегося, а пламя Солнца все сильнее обжигало, так что ему пришлось покинуть ее тело. Он скользнул вниз по сверкающему лучу обратно на Землю.
— Проклятие. — Голос Хью затерялся в треске пламени, когда стена огня предстала перед ней во всем своем великолепии.
Неужели все это было обманом? Или глубоко внутри себя она увидела истину, но у нее не хватило сил ее признать? Разве не правда, что в глубине души они охвачены одной и той же страстью? И то, что гораздо
