взгляд, обратить внимание на еще одно обстоятельство. Екатерина II, давшая приют иезуитам, чья деятельность официально была запрещена папой Климентом XIV в 1773 году, не могла оставить без последствий поиски так называемого истинного розенкрейцерства, начатые князем Репниным и продолженные Шварцем и Новиковым. Дело в том, что императрица должна была сделать выбор между несколькими враждебными друг другу и одновременно святому престолу религиозными учреждениями. И выбор ее пал на иезуитов, ставших проводниками правительственной политики на территориях, вошедших в состав России после первого раздела Речи Посполитой. В жертву политической необходимости было принесено розенкрейцерство, противостоявшее иезуитам. Одновременно был сделан дружелюбный жест по отношению к Ватикану, что оставляло за Екатериной свободу маневра в отношениях с резко увеличивавшимся католическим населением империи».
Что ж, изложено громоздко и довольно коряво, но мысль интересная. Еще бы разъяснил кто, чем истинное розенкрейцерство отличается от ложного. Она же просто приводит сноску на объяснение, данное Новиковым следственной комиссии в 1792 году: «В 1776 или седьмом году, в бытность князя Петра Ивановича Репнина в Петербурге,…был я у него и по причине его болезни обедал у его один: узнав, что я масон, он сказал, что и он масон, что он, в разных государствах бывши, искал масонства и что, не жалея денег, старался доставать всевозможные градусы, но всегда находил лживые. Но, наконец, познакомился с одним человеком, — а где не сказал, — который дал ему понятие такое, что истинное масонство скрывается у истинных розенкрейцеров, что их весьма трудно найти, а вступление в их общество еще труднее, что у них скрываются великие таинства; что учение их просто и клонится к познанию Бога, натуры и себя; что много ложных обществ называются сим именем, что много шарлатанов и обманщиков называются сим именем и потому-то весьма трудно найти истинных; и многое говоря, заключил, что счастлив тот, кто найдет истинных, а на сей конец, хотел он познакомиться с бароном Рейхелем, чтобы узнать его».
Тут я и сам кое-что знаю. Генерал-майор барон Рейхель, немец, поступил на русскую службу в 1770 году и стал инициатором создания лож «берлинского акта». Одной из них и была «Латона» Новикова. Иоганн-Георг Шварц, тоже немец, приехал в Россию из Трансильвании, читал лекции по немецкому языку в Московском университете, а с 1780 года — ординарный профессор по кафедре философии. Ну, это ладно, а вот 1 октября 1781 года, во время поездки в Германию, Шварц получил грамоту, в соответствии с которой стал единственным представителем розенкрейцеров в России. И на смертном одре (он умер в начале 1784 года в возрасте 33 лет) Шварц признавался, что выполнял в России сверхсекретную миссию. Какую — неизвестно до сих пор.
Итак, Рейхель, Шварц и Софья Августа Анхальт-Цербстская привозят в Россию конфликт интересов, возникший и развивающийся в Германии. Называется он «истинное розенкрейцерство». Здесь на русской почве в центр конфликта попадает Новиков, в результате оказавшийся в Шлиссельбургской крепости.
Возникает ряд вопросов. Был ли истинным розенкрейцером барон Рейхель? Или им был Шварц? Или ни тот ни другой? Нашел ли Новиков истинное розенкрейцерство, а в 1792 году морочил головы членам комиссии? Или был ни при чем? Почему Новикова посадили в крепость, а другие розенкрейцеры отделались легким испугом? А главный вопрос: зачем я здесь сижу и задаю вопросы, на которые мне никто не ответит. если у меня встреча назначена на ВВЦ?
Не знаю почему, но в Москве в любое время года ясная и сухая погода устанавливается ближе к четвергу, а с пятницы начинает портиться. Как выразился когда-то один мой однокурсник, только учившийся говорить по-русски (его забросило к нам из Уругвая, а куртку теплую он к сентябрю не купил): «Putanski moskovski pogod!»
Вот такой «погод» и в этом сентябре: «И ветер, и дождик, и мгла / Над холодной пустыней воды», над лужами то есть. Но к двенадцати проглянуло солнце, и зонт я решил не брать. Сунул в портфель сканер и пошел к метро. В рукописном отделе Безымянной библиотеки фонд Романыча-Славинского оказался закрыт на реставрацию. Но одна из сотрудниц — моя однокурсница, к тому же ее сына в прошлом году я устраивал к нам на юридический факультет. Она обещала выцарапать одну единицу хранения с названием «Подготовительные материалы к биографической статье об А. П. Хвостинине». На пару дней.
Возня в библиотеке заняла больше времени, чем я предполагал, так что, пробираясь меж киосков по пути от «ВДНХ» (метро) к ВВЦ (выставке), я начал беспокоиться, дождется ли меня мой сеньор Куард. Опасался я напрасно. Он стоял у входа в павильон и смотрел на прохожих со спокойствием ротвейлера, знающего, что здесь и сейчас поводок дергать не надо. Будет команда, и он своего не упустит. А пока пусть себе идут.
Поздоровавшись кивком, испанец предложил прогуляться до одного из здешних летних ресторанчиков. Обстановку он, видимо, изучил заранее, потому что, не спрашивая моего совета, направился к боковой аллее. Вскоре мы уже сидели под синим тентом с надписью, рекламирующей что-то такое, что и хочется, а нельзя. Чем руководствовался мой гость, предлагая именно это заведение, я не понял, поскольку тут был тот же стандартный набор блюд, что и везде вокруг, те же пластмассовые столы с пластмассовыми салфетками и пластмассовыми солонками. Официантка с чуть-чуть пластмассовым лицом приняла заказ. Испанец, усевшись так, чтобы видеть н кухню, и выход, заказал салат и (как он выразился) pescado grill[5]. Я предпочел cerdo grill, значившуюся в меню как шашлык из свинины. От вина он вежливо, но твердо отказался, попросил воды.
— Я говорил с вашими родственниками, зная, что в Москве мне нужно будет встретиться с вамп. У вас очень любезные тетушки.
Он так и сказал: amable. Я выразил полное согласие, вспоминая своих amable родственников, стеклянное по утрам море и его вечернее бормотание (ух-ты, ух-ты, слышалось мне в нем поначалу), кривые улицы Barrio Gotico[6], дневные прогулки по Rambla и черное Rioja в длинном стакане ночью. И что-то еще ночью, такое… amable? Нет, не помню.
— У меня к вам предложение, — вернул меня испанец на мой пластмассовый стул под наше пластмассовое солнце. — Издательство, в котором я работаю, имеет отношение к одной информационной службе Ватикана. В задачи этой службы входит и то, что обычно называют «диалогом культур», в прошлом году нам стало известно о вашем проекте…
Увидев мое недоумение, испанец терпеливо принялся объяснять:
— Ваш курс лекций. Нам amable сообщили об их содержании и даже передали видеокассету с одной из них. На наш взгляд, этот ваш проект заслуживает поддержки. «Христианский фонд культурных инициатив», созданный при участии Святого престола, но действующий как независимая просветительская организация, уполномочил меня предложить вам прочитать курс лекций в университете Барселоны. Вы могли бы приехать, скажем, на семестр, уже в этом году. За счет фонда, разумеется.
— Но ведь я не католик и, может, даже…
— Прошу вас…
Куард поблагодарил девушку, принесшую нам салат, хлеб, воду и то, что в этом заведении называют шашлыком. Официантка улыбнулась так весело, что я немедленно признал ее единственным живым существом в этом средоточии пластика, мысленно извинился перед ней и мысленно, но нежно поцеловал. Она…
— Прошу вас не отвлекаться на столь несущественные в данном случае вопросы, как принадлежность к той или иной конфессии. Ваши лекции, на наш взгляд, позволяют шире взглянуть на христианскую культуру. Я бы сказал, выявляют некоторые ее грани, которые до сих пор не были столь заметны. Чего же еще желать? Мы, кстати, могли бы подумать и о книге, которая бы включала расширенный материал ваших лекций и необходимый научный аппарат. Гонорары у нас небольшие, но…
Сделав две деликатные попытки съесть кусочек pescado, Куард осторожно перешел на хлеб и салат. Я грыз свинину и обдумывал сказанное. Лепетать что-то вроде «как неожиданно», «я не готов», «мне надо подумать» совсем не хотелось. Но испанцу мой ответ и не требовался. По крайней мере сегодня. Он сказал, что пробудет в Москве неделю и хотел бы встретиться перед отъездом.
— Но это не все.
Он попросил меня заказать бутылку минеральной воды и продолжал:
— В Москве у меня было еще одно поручение, гораздо менее приятное, чем встреча с вами. Выполняя его, я с удивлением выяснил, что оба моих, извините за такой оборот, предмета интереса пересеклись. Сегодня утром я запросил у своего начальства разрешение на то, чтобы передать вам некую информацию и
