перепонки. Жабры снабжены галофильтрами. Могу порекомендовать также индуцируемое изменение кожных покровов, но это мы отложим на второй этап. Пока что вам следует привыкнуть к тому, что уже есть. Трансформация в первую минуту может показаться болезненной…
Лаура закрыла лицо руками и сидела так довольно долго.
Фархад задержался на работе, как, впрочем, задерживался всегда. Лаури дождалась темноты. Когда небо за окном сменило цвет с грязно-серого на черный, она поднялась на крышу. В открытом бассейне отражались звезды. Вода была спокойна, по сторонам белели сложенные зонтики и шезлонги. Лаура скинула тапочки и попробовала воду ногой. Теплее парного молока. За день бассейн прогрело солнце. Аэростат все еще висел над машинной свалкой, на нем горел красный огонек. «А вот бы утонуть, — подумала Лаури. — Это будет смешно». Скинув купальный халат, она без разбега прыгнула в воду.
То, что секунду назад казалось теплым молочком, оглушило холодом. Лаури сразу же пошла вниз — она не умела плавать, а здесь, на глубоком конце бассейна, от дна до поверхности было не меньше трех метров. Ноги коснулись плитки. Загудело в ушах. Лаури начала всплывать, но нащупала железные скобы лестницы и вцепилась в них. Гул все сильнее, сильнее, все нестерпимее давление в легких. Дышать! Она разжала пальцы, и тут по сторонам шеи полоснула боль. От неожиданности девушка открыла рот, туда хлынула вода… в глотке что-то сжалось, перекрывая доступ в легкие. Лаури дышала водой. Прохладный ток по сторонам шеи… она прижала руку к горлу и нащупала мягкие пульсирующие щели. Рука брезгливо отдернулась. Лаури посмотрела вверх и сквозь черноту увидела звезды и корявый силуэт луны.
Когда Фархад под утро вернулся домой, он не обнаружил жены, зато нашел записку. Записка, нанесенная на стену флуоресцентной краской из баллончика, гласила:
Фархад Чачван пожал плечами и запустил на комме программу поиска. Комм поразмыслил с минуту и сообщил, что спятившая супруга находится на полпути к Пушистым островам.
И был вечер, и была ночь, день шестой.
Пушистые острова, терранский Мауи, убивали эффективнее маленькой местной гадюки. В сезон Полета Семян тысячи белых и — правда — очень пушистых зонтиков срывались с ветвей. Сухой метелью они носились над островами, и горе тому, кто не успел убраться на материк. Одно прикосновение нежных пушинок к коже вызывало немедленную аллергическую реакцию и спазм дыхательных путей. Быстрая и неприятная смерть. В остальные времена года Пушистые острова превращались в туристический рай. Теплое море цвета бирюзы и небо цвета лазури, золотой песок пляжей, широкие мясистые листья (в их розетке в злосчастный сезон и созревала пушистая смерть) деревьев — основная пища катангов. И наконец, сами катанги, миролюбивые (если не пытаться накормить их булочкой) великаны, покрытые густой темно- рыжей шерстью и поразительно напоминающие земных орангутангов. У катангов была сложная система коммуникации, и издаваемые ими звуки складывались в музыку — то ли джаз, то ли хорал, что-то среднее. Говорили, что однажды услышавший рассветную песню катангов уже никогда ее не забудет.
До рассвета оставалось еще около часа. Внизу, под древесными кронами, воздух был зябким и одновременно спертым, с листьев капала роса. Кап. Кап. А здесь, наверху, только звезды переливались — и какие звезды! Одна огромнее другой, трепетные, влажные, как распустившиеся во мраке венчики ночных орхидей.
Воздушная дорожка пролегала над кронами, потому что катанги гнездились высоко, на решетчатых, связанных из ветвей платформах. И наблюдать за ними удобнее всего сверху. Сейчас катанги спали. Спали туристы в домике-«цапле», одной из промежуточных станций. Спал где-то на материке под одеялом из смога, дыма и душных желаний Фархад Чачван, спал и тяжело ворочался во сне. Не спали во всем мире только два человека.
Она стояла у самого края воздушной дорожки, в опасной близости от двадцатиметровой пропасти. Он медленно приближался к ней из-за спины. Женщина могла испугаться, оступиться, а веревочные поручни так ненадежны. Мужчине следовало бы подать знак, однако он молчал и двигался бесшумно и плавно.
Мужчина подкрался уже совсем близко — до того близко, что мог бы вдохнуть запах белокурых волос, собранных в узел на затылке, — когда полуночница, не оборачиваясь, произнесла:
— Если я упаду, ты меня подхватишь? Ведь это твоя работа?
Лукас Вигн остановился и сказал:
— Здравствуй, Лаури. Я тоже чертовски рад тебя видеть.
Весь день они прятались друг от друга, хотя как можно прятаться, пробираясь цепочкой по воздушной дорожке, на самом солнцепеке? Лаура шла первой, а Вигн — проводник — последним. Девушка чувствовала на затылке его взгляд, но, оборачиваясь, видела лишь край пробкового шлема. Тогда она смотрела вниз, на рыже-бурые косматые туши, смотрела и не замечала ничего. Удивительно, что не навернулась. Или не удивительно? Или держали ее, как тогда, надо льдом и в клубном кипящем небе, невидимые и нежные узы? Да нет, Лаури бы почувствовала. А сегодня не чувствовала ничего, кроме стыда и соленого пота на губах.
Они прятались друг от друга весь день, а сейчас вышли из домика, не сговариваясь, вышли и встретились на воздушном мосту.
— Я не говорила, что рада, — тихо ответила Лаури. Девушка не смотрела на Вигна. Она смотрела на звезды, стоявшие низко над горизонтом. Там чудился рыбий блеск недалекого моря, серебряная зыбкая полоска. Впрочем, блеск мог оказаться и занимающимся рассветом.
Вигн подошел и встал рядом. Лаури чувствовала тепло его плеча, и от этой близости голова закружилась сильнее, чем от высоты. И еще был запах: резковатого одеколона, солнцезащитного крема, свежевыстиранной рубашки и соли. Соль на коже, оставшаяся от утреннего купания…
— Наверное, я должен извиниться.
В чаще вскрикнула птица, чей сон нарушил мелкий ночной хищник. Катанги сонно завозились в гнезде.
— Наверное, я тоже должна извиниться. Поэтому давай не будем извиняться.
— Хорошо. Не будем.
— Давно ты здесь?
— Почти два года.
— И как?
— Что — как?
Лаури все-таки заставила себя развернуться и взглянуть ему в лицо. Шрам… Девушка сама не заметила, как подняла руку и дотронулась до щеки Вигна в том месте, где ее рассекал шрам. Щека оказалась шершавой и теплой, а шрам, напротив, прохладным и гладким на ощупь. Лаури проглотила застрявший в горле комок и быстро сказала:
— Я ему не врала. Почти не врала. И не просила отомстить тебе…
Вигн улыбнулся. Лаури скорее почувствовала, чем увидела, эту улыбку и отвела руку. Она положила ладонь на поручень и впилась пальцами в жесткие веревочные волоконца.
— Мы же договорились — не извиняться. Я и сам был порядочный гад.
— А сейчас? Не гад?
— Сейчас я повзрослел.
— И стал агнцем божьим?
— Не знаю насчет агнца, но и на козлищу больше не тяну.
Лаура передернула плечами:
— Врешь ты все. Мы не меняемся. Просто становимся старше. Циничней. И злее.
Она первой потянулась, чтобы обнять Вигна, и, потянувшись, еще успела подумать: «Ну вот, опять мы используем друг друга для мести». Что думал Вигн, оставалось загадкой.
