отвечать за свои поступки, ибо и разума-то у них нет, и даже эмоции притуплены. Прикажут - вангал будет убивать, прикажут - будет пытать или насиловать, а если нет - вангал будет милым безобидным существом, не способным даже муху обидеть. Большой ребенок...
Жалел ли их Аллин?
Думал ли о них вообще?
Нет, подумала Кейта. И она неправильно понимала его тогда. Она судила по себе. Ей казалось, что Аллину тоже жалко доршей. Что убийство несовместимо с самой сутью человеческой, противно ей, омерзительно, что убийство разрушает душу, огрубляет ее, и убивать - это неестественно; и потому он так молится за убитых.
А это все было не так. И он молился потому, что поставил себе цель никогда не грешить, не совершать поступков, которые представлялись ему грехами перед Богом. Он был искреннен. Бог для него был главным в жизни. Остаться чистым, быть чистым и безгрешным, не грешить и исповедовать даже мельчайшие грехи - важнее всего на свете. Это было его побуждение, такой он был человек. А она, Кейта, неправильно понимала его.
Но это теперь неважно. Она выбрала другое. Ей омерзительны эти убийства, до сих пор противны. Ей омерзительна война. Но она до конца будет сражаться за Дейтрос и Триму...
Ночной полустанок словно вымер - ни души. Кейта долго изучала расписание в потрескавшейся каменной нише. Следующий поезд на Рязань - через два часа...
Махнув рукой, она перешла в Медиану, теперь совершенно пустынную. Настроила келлог. Нашла Москву.
Поднялась над почвой - без всяких крыльев и трансформаций - и полетела, попутно размышляя о разном.
Она снова появилась в одном из московских двориков - в темноте никто не заметил и никто не удивился ее возникновению ниоткуда. Все окна многоэтажки ярко горели - полночь еще не время сна в суматошной столице. Кейта двинулась вперед по улице.
Она знала адрес Риты. Знала, что та давно разведена, работает редактором, взрослые дети живут отдельно. Она не видела Риту уже много, много лет... Заглядывала из Медианы, знала, как Рита выглядит, как живет. Но не общалась с ней... Просто было не до того.
Кейта позвонила в дверь.
- Кто? - раздался сонный грудной голос в переговорном устройстве. Кейта нагнулась и сказала таинственным голосом:
- И снова я проваливаюсь в сон. Душа моя плывет и будто млеет, дубеет голова и тяжелеет, и полимерной парте шлет поклон.
Молчание. Неуверенный голос.
- Катька?!
- О школа, прощай, прощай! Ты прогульщикам двери открой, отпусти их скорее домой, аттестатом ты нас не стращай - прощай, прощай, прощай! - добавила Кейта. Дверь зажужжала, впуская ее.
Ритка стояла в коридоре своей малометражки, в халате, с выпученными от изумления глазами.
Она не сразу узнала Кейту.
Немудрено.
Не просто возраст, не просто прошедшие после школы десятилетия разделяли их. Рита следила за собой. Она была московской гламурной дамой, она сидела на диете и посещала фитнес-клуб. Ее осветленные волосы были уложены модной волной, загорелое в солярии лицо почти лишено морщин, модный халатик глянцево блестел, прикрывая уже не очень молодые ноги... Ей было за шестьдесят, и она это знала. И это становилось ясно любому, кто видел Риту.
Кейта в полевой - на Тверди в цвет осеннего камуфляжа - форме, была тощей, жилистой, подвижной, стремительной; глаза угрюмо блестели, все тело алертно напряжено. Возраст вообще не прочитывался.
