Ивик стиснула левую руку в кулак под столом. Жизнь. Ценность любой жизни. Как может быть человек никому не нужен? И ведь у нее есть все, абсолютно все, о чем только можно мечтать.
Но уже ничего не хочется...
Это же просто депрессия.
Персонал Колыбели не должен никого отговаривать. Но кое-что все же не запрещено.
- Простите... это не мое дело, но... вы обращались в атрайд?
Это же депрессия, самая обычная депрессия. Она лечится. Но богатых не таскают в атрайд на профилактические обследования. Богатые -- свободны.
- А что мне там делать? Я здорова. У меня есть свой врач и психоаналитик. Но ведь, девушка, мне уже 62 года!
- Продолжительность жизни в Дарайе...
- Я знаю. Но что это за жизнь? Я не хочу быть старухой. Понимаете -- не хочу. Это мое право.
Ивик напряглась. Может быть, есть слова, которые заставят ее передумать? Может быть, что-нибудь получится? Ивик никогда не умела убеждать. Понимать, сочувствовать -- да. И она понимала пожилую дарайку. Но повлиять -- это не к ней. Как, шендак, вообще влияют на людей? Ивик не знала.
- Может быть, есть кто-то... какие-нибудь люди, которым вы нужны?
- Нет. Я никому не нужна. С детьми я не виделась уже почти год. Они знают, что я здорова, что все хорошо -- и не беспокоятся. Я тоже не беспокоюсь за них. Муж умер. Кому я нужна?
- Может быть, можно найти... вы завещали деньги детям Лей-Вея...
- Ну не ехать же мне в Лей-Вей!
- Да, но... не знаю. Можно собаку завести.
- Нет, животных я не люблю. И вообще, - в голосе дамы появились истерические нотки, - неужели это так трудно? Я всего лишь хочу осуществить свое человеческое право. Я считала, что не должна в этом оправдываться.
- Извините, - Ивик встала, - пройдемте со мной.
(Неужели людей никогда, никогда нельзя ни к чему принуждать? Неужели свобода должна быть абсолютной? Даже жить, просто жить -- нельзя принуждать? Даже если человек объективно здоров, богат и у него есть все, чтобы быть счастливым?)
- Вам поставят успокоительную инъекцию. Для расслабления.
А наверное, стоило поуговаривать еще. Рискуя рабочим местом. Стоило клиентке надавить -- и ты тут же перепугалась и на все согласилась.
Лита, медсестра, приветливо кивнула Ивик. Надела браслет на руку дамы, стала вводить раствор. Ивик ощущала себя убийцей. Она, в 14 лет уничтожившая первого своего врага. Она, всю жизнь проведшая на войне -- впервые чувствовала, что нарушает заповедь, что действительно -- убивает, что совершает страшное и недозволенное, и что душа ее после этого уже никогда не будет такой, как прежде.
Она проводила даму в 'гроб', помогла удобно устроиться у экрана.
В двух соседних кабинках 'созрели' двое клиентов. Мониторы на стене ровно горели красными огнями -- человек внутри безнадежно мертв. Ивик принялась за работу. Это была супружеская пара сиббов, достигших возраста шестидесяти лет. Более типичный случай. Пособие уже не платят, так как официально они теперь считаются негодными для рынка труда. Перестали платить. А идти на улицу -- невозможно, они уже и нездоровы оба, долго не протянут, лучше уж комфортная и быстрая смерть в Колыбели.
Сначала жена, полная, с одутловатым добрым лицом. Переложить на каталку в три приема -- тело еще мягкое. Снять одежду. Накрыть простыней. Одежду -- в синий
