все встало на свои места, как только я узнал обстоятельства. Майкл Сент-Пьер не нарушил ни единого закона Соединенных Штатов, если не считать одного мелкого проступка: он без разрешения покинул пределы штата. Я не смогу жить спокойно, если отправлю человека за решетку за подобную мелочь. Разве вы со мной не согласны?
— Поль, чтобы больше никакой дружбы с условно-досрочно освобожденными не было! Заруби это себе на носу. — Сняв пиджак, Делия бросил его на спинку и тяжело опустился в кресло. Он подозрительно посмотрел на забинтованные пальцы Буша. — А вот это не желаешь объяснить?
— Ребята баловались, захлопнули дверь машины. Боль была жуткая.
Делия усмехнулся.
— Слушай, ты буквально рассыпаешься на части. Тут у нас ходят упорные слухи, что у тебя были серьезные нелады с сердцем. Как ты думаешь, при таких темпах протянешь еще хотя бы год?
— Да со мной все в порядке. Подумаешь, ел слишком много жареного. Но вот Дженни действительно пилит меня, требует, чтобы я ушел на пенсию.
— Ну а ты сам что думаешь?
— Если честно, мне уже приходили мысли о том, чтобы пойти по проторенной дорожке и открыть бар. Не знаю. Пока мне кажется, я не переживу, если не смогу каждый день лицезреть ваше улыбающееся лицо.
Встав, Буш направился к выходу. Но Делия его остановил.
— Ты Тэла давно не видел?
— Тэла? — обернулся Буш.
— Да, Тэла. Помнишь, того типа из министерства. Который вел дело против тебя.
— Да по мне пусть он сдохнет.
— Эй, такими вещами шутить нельзя.
— Ладно, если я его увижу, то дам вам знать. — Буш спокойно вышел из кабинета капитана.
ГЛАВА 41
Жилые покои находятся в восточном крыле Ватиканского дворца и выходят многочисленными окнами на площадь Святого Петра. Укрытые от окружающего мира, они являются тем местом, где Папа может остаться наедине с самим собой, где глава католической церкви может хоть на краткий миг обрести какое- то подобие нормальной жизни. В библиотеке на полках из красного дерева стоят пять тысяч томов. В этом помещении Папа в одиночестве читал книги, знакомился с журналами и газетами светского мира. Три больших телевизора в углу были настроены на выпуски всемирных новостей. Свободно владеющий восемью языками, понтифик чувствовал себя как дома в любом уголке земного шара. Он получал удовольствие, наблюдая за тем, как выпуски новостей формируют общественное мнение.
Симон сидел, потупив взор, в приемной, отделанной в багровых тонах. Диваны и кресла, обитые потертым красным бархатом с золотой окантовкой, восходили к эпохе Возрождения, когда это место являлось центром не только духовной, но и политической жизни мира. Строгая черная ряса и белый воротничок Симона резко контрастировали с богатой обстановкой. Сам он всегда чувствовал себя неуютно в такой одежде, словно у него не было права ее носить; однако, надо признать, облачение священника неизменно действовало на него успокаивающе. Казалось, он впитывает духовную составляющую раскроенной и сшитой по особому фасону ткани. Положив руки на колени, Симон торжественно держал деревянную шкатулку с ключами, которую неизвестный мастер вырезал две тысячи лет назад. Открыв крышку, священник в последний раз насладился видом ключей.
Открылась дверь, ведущая во внутренние покои.
— Его святейшество сейчас вас примет, святой отец, — произнес по-итальянски невысокий лысый мужчина. Архиепископ Баптисте, личный секретарь Папы Римского, был в обычной для своего сана пурпурной сутане.
— Благодарю вас, ваше преосвященство. — Симон преклонил колени. — Вы передали его святейшеству мою просьбу?
На его взгляд, для этих ключей существовало единственное действительно надежное место: их должен был постоянно держать при себе самый охраняемый человек на земле.
— Наш святой отец нашел это весьма забавным, — ответил кардинал. — Ему еще никогда не приходилось носить связку с ключами.
Они вошли во внутренние покои, где их ожидал Папа.
ГЛАВА 42
Листва радовала свежей зеленью последние дни; осень была уже не за горами. Зеленое однообразие скоро превратится в мозаику багрянца и золота, как происходит каждый год на памяти человечества. Цветы, посаженные в прошлом месяце, только что распустились: это были ее любимые маргаритки. Майкл опустился на колени и, ласкаемый теплым сентябрьским ветерком, в тысячный раз перечитал слова, высеченные на простом надгробии:
Они провели вместе три недели. Их счастью не мешал никто. Мэри словно расцвела вновь. Ее улыбка стала ослепительной, зеленые чистые глаза светились. Время проходило в полном безделье. Они отключили телефон, выбросили телевизор и компьютер. Еду и все необходимое привозили им на дом. Жизнь заключалась в том, чтобы говорить, есть, смеяться и находить утешение во взаимной близости. Любовь выражалась не словами, а взглядами и поступками. В настоящей любви есть успокоение, познать которое могут только те, кто ее пережил. Теплое и надежное, оно свободно от злости и ревности. Эта эйфория, превосходящая все то, что способны дать наркотики, делает человека неуязвимым перед жестокой жизнью.
И затем, совершенно внезапно, без боли, Мэри умерла. Во сне, рядом с мужем.
Майкл еще много часов лежал рядом с ней, сжимая ее руку, и беззвучно плакал.
ГЛАВА 43
Майкл сидел за столом, уставившись на банковскую расписку. На его счету в одном из банков на Каймановых островах лежало двести семьдесят шесть тысяч долларов. Но все впустую. Мэри больше нет; все усилия, весь риск оказались напрасны. Деньги нужны были Майклу только для того, чтобы спасти ее, но ради них он совершил то, что поставило под сомнение спасение ее души. Симон пытался заверить его, что они все исправили. Но сомнения оставались.
Как и деньги. Это были деньги Финстера. Порочные, страшные, плата за то, чтобы унизить Бога и церковь. Они принесли одни лишь страдания.
Залаял Ястреб, и Майкл вздрогнул. Раздался звонок в дверь, и собака выбежала из комнаты. Сунув банковскую расписку в карман, Майкл выбрался из своего логова. Открыл входную дверь. На пороге стояла высокая женщина неопределенного возраста.
— Мистер Сент-Пьер? — произнесла женщина с акцентом, определить который Майкл не смог.
Майкл оглядел ее с ног до головы. Возраст гостьи не угадывался: ей могло быть и тридцать, и лет на
