Рыжик привычно заканючил:
— Вот так всегда! Слова не успеешь сказать, уже к стенке припрут, кулаком в зубы тычут, оскорбляют, унижают, опускают честь и достоинство ниже сливного бачка в эмгэушном туалете…
Ого, а это у рыжика откуда? Неужто у Мишки поднабрался? Классное выраженьице, надо будет запомнить. Ну да ладно, выяснение происхождения сей славной фразочки оставим на потом, а сейчас лучше поговорим о насущном.
— Ула! Я есть хочу! — сообщила я.
— Грудью не кормлю! — нагло отозвался этот рыжий гибрид перекормленной пчелки и трусливого суслика. Нет, пацан наглеет прямо на глазах! Видимо глянув на мое перекошенное личико и постепенно леденеющие глазенки, Ула понял, что по утрам не стоит испражняться остроумием, и предусмотрительно взмыл к потолку, откуда виновато заюлил: — Полин, я это… хотел сказать, что провиантом не ведаю. В общем, еду сами найдете! В замке всех кормят и денег дают!
— Ага! Потом догоняют и еще дают! — хмыкнула я. — Готфрид там что, грехи замаливает? Устроил бесплатную кормежку для всех нищих, сирых, убогих, а также цыган, скоморохов, юродивых и прочего веселого подзаборного народца?
— Что-товроде! — Ула, разминаясь, сделал по избушке круг почета. — Помахал мощными ручками, подрыгал ножками. — Готфрид сейчас хандрит. Застукал свою жену с любовником. По всем правилам, бабенку давно следовало пустить босиком в Антарктиду с одной лопатой в руках, чтобы снег расчищать. Я уж не говорю про то, что он должен был сделать с любовником!
— Перекрутить на колбасу, порезать мелкими ломтиками и зажарить на собственном сале! До хрустящей корочки… — всхлипнула голодная я в унисон бурчащему желудку.
Ула сделал вид, что не заметил моего плача о колбасе, и продолжил:
— Ну или хотя бы избить до посинения челюсти! Но…Готфрид ничего такого не сделал, только запер голубков по разным комнатам. А сам сидит и горюет. Ну ничего он не может поделать — трусоват, да и жену жалко…
— Ну так отпустил бы обоих на все четыре стороны! — наконец открыла рот Мишка.
— Не положено! — Ула вздохнул. — Да Готфрида тут же заподозрят так, что вовек не отмоется дядечка. Таков уж обычай — неверной жене камень на шею!
Это что еще за лозунги постоянных членов клуба «Бей бабу!»? Да, Клары Цеткин на них нет! Ну или хотя бы Мэри Джейн… Эх, интересно, что сейчас Маша поделывает? Дубасит небось бедного Джеральда до самозабвения. Она у нас такая девушка, суровая, с мужиками строгая…
— А пока Готфрид куксится, то бишь тянет время до тех пор, пока не придумает, как бы ему и самому вывернуться и жену с любовником целыми оставить! — пояснил Ула.
— Пацифист, однако! — покивала я. — А скоморохов-то столько зачем? Хочет массовое побоище устроить? С песнями и плясками, по национальному, так сказать, обычаю?
— Да нет, — отмахнулся Ула, — это все великие задумки Готфрида. Конечно, с фантазией у дядьки не очень, но он старается. Мол, по такому случаю ему нужно развеселиться. Вот и велел привечать всякий сброд, чтоб его развлекал. На самом-то деле ему свидетелей побольше нужно. Видите ли, не все домашние Готфрида довольны такой его мягкостью по отношению к неверной жене, того и гляди сами деваху измордуют, а Готфрида заново женят. Только при таком количестве народа, которое сейчас в замке толчется, сделать это будет не так просто.
— Ха! Как бы не так! — И я порадовала общественность рассказами о своих ночных приключениях. — Да эта веселая парочка маньяков-любителей живенько наймет какого-нибудь бандюка с длинным ножом! А тот пажа уделает как Бог черепаху, нам только и останется что трупик слезами поливать. Тут Миха проявит во всей красе свой талант великой плакальщицы…
Мишка надулась и запыхтела, потихоньку подбираясь ко мне явно с нехорошими намерениями. Ула тоже шутки не одобрил, губки в бантик завязал, зачесал репку, соображая, что ему делать с полученной информацией. Наконец понял, что сам не справится, и без лишних слов растворился в воздухе.
— Что это с ним? — недоуменно спросила Мишка.
— С отчетом полетел, — успокоила я ее. — Это у него быстро, раз — и сваливает!
— А нам-то что делать?
— Как что? — удивилась я. — Поесть бы надо!
В общем, последующие полчаса я убила на объяснение Мишке самых простых вещей. Ей-то хорошо, она когда нервничает, вообще ничего есть не может, да еще глаза закатывает и шепчет: «Ой, щас стошнит!»… А мне в экстремальной ситуации главное наесться от пуза, тогда могу хоть медведя голой пятерней причесать. Вот это-то мне и пришлось объяснять Мишке, которая вдруг начала каркать, что нас поймают и пополам переломают, как только мы выйдем из избушки. Пришлось прибегнуть к жестким мерам — просто- напросто вытащить верещавшую, как резаный кабанено, Мишку на улицу.
На улице Мишка сразу замолчала и замоталась в рясу, как в паранджу, — одни глаза торчат наружу.
— Прикольно! — одобрила я. — Будем разыгрывать сценку «Зульфия и ее ревнивый муж Мехмед», ты будешь голосить дурным голосом, а я сразу за Мехмеда и четырех любовников выступать буду…
Тут к нам бойко подрулила давешняя бабуся-сторожиха. Ох и колбасило народ, видать, вчера…
Старая валькирия привычно, с места в карьер наехала на нас, бедных:
— И че встали, черти лупоглазые?! Очередь занимать будете аль нет? Тама уже все стоят с утречка, одни вы… голошитесь тута.
— Бабуль, а можно мы где-нибудь возле котелка с едой поголошимся? — спросила я бабусю.
Вчерашний расколбас, по-видимому, подействовал на бабку умиротворяюще, успокоил ее старое, пробитое четырьмя инфарктами сердце, снизил давление… В общем, бабуля без лишних слов выдала нам громадный каравай хлеба, крынку молока и отправила со всем этим добром в очередь.
Заняв место за каким-то мающимся с похмелки клоуном, мы принялись за завтрак. Миха сунула нос в кувшин и поморщилась:
— Фу, с пенками… И не пастеризованное, наверное.
— Верняк! — ответила я, громко чавкая. — Золотые были времена! Нету еще бабульки, которая на спекуляции молочными продуктами нажила себе домик в деревне… на Рублевском шоссе! Ешь давай, не отравишься!
Мишка побелела, как мой брат при виде записки: «Леша! Не вымоешь посуду, порублю на лапшу, и суд меня оправдает! Любящая мама», и закатила глаза:
— Ой, щас стошнит…
— Только не в крынку.
— Я предусмотрительно убрала заветную емкость подальше. — Ну и не ешь, мне больше достанется…
В очереди мы прождали сравнительно недолго — всего-то около часа. Вся скоморошья братия, судя по всему, так активно маялась с похмелья, что долго в покоях Готфрида не задерживалась. Вылетала колпаками вперед, сопровождаемая плаксивым: «Достал, урод!» или «Глаза б мои тебя не видели, пес приблудный!»…
Наконец настала и наша очередь. У Михи по мере приближения к двери лицо все больше становилось похожим на ее желудок. Да, плющило деву по полной…
Да и у меня не было абсолютно никакого плана; в отношении того, как бы нам развеселить Готфрида. Приходилось надеяться на импровизацию и вдохновение…
Мы попали в длинный зал, об утилитарном назначении которого (эх, уважаю я Миху!) можно было судить с трудом. Помещение размером со стандартную школьную столовую было украшено длиннющим столом, за одним концом которого куксился мужик в подбитом мехом кафтанчике, парой лавок да традиционными рогатыми головами на стенках… Здесь рогатые сувениры смотрелись особенно актуально.
— Ну! — капризно вопросил мужик. — А вы чего покажете? Как меня развеселите?
— Да как хочешь! — бодро ответствовала я. — Хочешь, сказку расскажу, хошь — спляшу, хошь — покажу, как ушами шевелить умею… Mогем устроить традиционное развлечение, по-русски «пьянка — дранка», тебе в таком депресняке, по-моему, этого и не хватает.
