простыню и встретил Элиаса в дверях всклокоченный, полуголый и в полной растерянности.
— Ради Бога, как хорошо, что вы пришли! Мой друг узнал, что мы собираемся встретиться, — я взял доцента за руку и подвел к своей кровати. — Он не смог с этим смириться, закатил истерику, пытался убить меня, а потом вдруг полоснул себя ножом по руке. Я забинтовал как сумел, но кровь не остановилась, надо ехать к врачу, а у нас нет ни копейки, даже на такси не хватит.
— Почему он голый? — спросил Элиас, резко отнимая руку и пятясь от кровати.
— Я пытался доказать ему свои чувства, — я опустил глаза, — но не слишком успешно. Наверное, потому, что уже думал о вас, профессор. Я о вас все время думаю.
— Но ведь это не студент Мярт, — он вгляделся в страдальческое бледное лицо с закрытыми глазами. — Кто это вообще такой? Почему он в вашей комнате?
— Он просто друг, — я мазнул красным концом простыни по чистейшим манжетам Элиаса. — Вы позволите мне позвать коменданта, чтобы он позвонил в больницу на Пуусепа, побудьте здесь, а я сбегаю вниз. Он ведь кровью истечет!
Губы Лютаса на самом деле посинели, его заметно трясло под простыней, я подумал, что это от смеха, но до конца не был уверен.
— Не надо, — доцент отошел к окну, достал портмоне и протянул мне две сотенные бумажки. — Больше у меня нет. Одевайтесь и поезжайте на Пуусепа. Без лишнего шума.
Он дошел до двери и, открывая ее, обернулся ко мне со смутной улыбкой:
— И скажите там, что чернила легче всего отмываются раствором нашатырного спирта. А простыни лучше замочить с хозяйственным мылом.
Ладно, вернемся к той ночи на Терейро до Паго, о которой я начал рассказывать сто двадцать страниц назад, но все никак не доберусь до утра. Мы остановились на том, как я вышиб в кладовке дверь и вернулся в чисто вымытую спальню Лидии. Спустя примерно полчаса я поднялся с кровати и разделся догола — джинсы и свитер казались мне пропитанными кровью, пришлось скатать их вместе с трусами и сунуть в мусорное ведро. Покрутив колесико душа, я обнаружил, что горячую воду отключили. Верно, они меня предупреждали, что надо заплатить.
Кое-как ополоснувшись, я сел за стол, включил компьютер и подсоединился к серверу, чтобы увидеть, чем занимался чистильщик, пока я трясся в ночном автобусе вдоль берега Капарики. Запись была на удивление короткой, всего две с половиной минуты. На экране я увидел невысокого человека, входящего в кухню, впереди него двигался конус осторожного света, выхватывая то медный бок кастрюли, то белую крашеную стену, то связку сушеного лука на крючке. Потом картинка дернулась, потеряла цвет и превратилась в зябкое мерцание.
Я смотрел на пустой экран довольно долго, пытаясь представить себе то, что не записалось. Вот чистильщик ковыряется в световом замке, входит, распахивает кладовую, отключает все камеры разом, выдернув из гнезда провод распределителя, поднимается наверх, заворачивает тело в пластик, отмывает пятна крови с мебели и пола, потом волочит тело вниз — аккуратно, будто мешок с электрическими лампочками — и снова затаскивает в кухню, стоп! Это еще зачем?
Может быть, он готовился выйти, когда услышал скрежет ключа, и быстро затащил свой груз в первую попавшуюся комнату? А может, хотел меня напугать и нарочно оставил тело у двери, чтобы я споткнулся и шлепнулся прямо на бедную Хенриетту?
Я сделал копии всех записей за третье февраля, сохранил их в отдельной папке, потом открыл почту, нашел адрес Лютаса, подумал еще немного и выключил компьютер. Я мог бы послать ему файл и короткое сообщение: «это и есть гиперреализм, о котором ты так долго мне втолковывал, наслаждайся». Я мог бы написать ему: «знаешь, за последние сутки я увидел в своем доме троих фриков, один другого краше, столько народу в этом доме не бывало с тех пор, как ты привел ко мне свою труппу с леденцами и бумажными розами».
Рассудительный Габриель Марсель различал
Потом я спустился вниз, в столовую, и увидел, что дядиного пистолета на стене нет. Из стены торчал крючок, похожий на повелительно согнутый серебряный палец. Сам не знаю почему, но, увидев это, я почувствовал, что плохо отмыл руку от Хенриетгиной крови, быстро пошел на кухню и принялся оттирать ладонь содой и проволочной мочалкой для сковородок. Открыв ящик стола, я протянул руку за полотенцем и застыл: за моей спиной, совсем близко, раздался протяжный скрежещущий звук. Этот звук нельзя было спутать со скрипом двери, его ни с чем нельзя было спутать, так скрипят плохо смазанные железные петли, сделанные во времена Салазара, так скрипит крышка винного погреба, сколоченная в восемнадцатом веке прапрадедом Брагой из прочных дубовых досок.
— Хозяин? — сказал низкий женский голос, в первое мгновение показавшийся мне незнакомым.
Я взял из стопки полотенце, медленно вытер руки и обернулся: из дыры в полу торчала рыжая встрепанная голова Байши. Крышка погреба была откинута, оттуда тянуло подгнившими яблоками. На Байше было ее старое меховое пальто, явно надетое на голое тело, в руках у нее было две бутылки с вином, а в зубах она держала ключ от парадной двери. Я молча смотрел на служанку, забыв завернуть кран. Байша поднялась на последнюю ступеньку, поставила бутылки на пол и вдруг залилась краской, я ни разу не видел, чтобы так краснели — алой заливкой, будто эмалью по горячему стеклу.
— Я увидела свет и зашла посмотреть, — сказала она, вытащив железный ключ изо рта. — Я забеспокоилась. Вы же говорили, что будет только гостья, а тут целая орава народу перебывала. Хлоп да хлоп всю ночь. Вы бы накинули что-нибудь, хозяин, а то простудитесь.
Блох больших кусают блошки,
Блошек тех — малютки-крошки.
Когда Ласло Тот позвонил мне в первый раз, я сидел в ванной и смотрел, как мыльница качается между пенных холмов. Ванная комната в доме Брага сохранилась от пола до потолка: ни единой щербинки на синем керамическом полу, кувшины цвета яичной скорлупы и рыжие жаркие блики от медных тазов, развешанных по стенам. Если бы к власти в Португалии пришли коммунисты и мне предложили бы потесниться, как предложили моему прадеду в сороковых годах, то я выбрал бы ванную. Прадед же просто переехал из просторной риги в амбар.
Услышав звонок, я схватил полотенце и помчался вниз по лестнице, оставляя мокрые следы. Аппарат в прихожей был старомодным, с наборным диском, им пользовалась только Байша, золоченые ногти мешали ей нажимать на кнопки. Хорошо, что звонят не в дверь, думал я, сбегая по ступенькам, если это копы, то меня просто вызовут в участок. У меня будет время уехать из страны, бумаги у меня в порядке, подамся в миссию к сестре, там меня никто не найдет.
Уезжать надо самым дурацким способом, избегая самолетов: скажем, паромом до Марокко, потом поездом до Мавритании, потом уж не знаю как до Бенина (через Буркина-Фасо? по Нигеру теперь не проедешь), потом местным автобусом до Агбаджи, а уж там автостопом до самой миссии. Я видел это место на спутниковых картах: серые скалы, редкие графитовые дороги и саванна, сверху похожая на кромешную лиловую пену джакаранды.
— Хей-хо, — сказал незнакомый голос, — говорит Ласло Тот, слышал о таком?
— Слышал, — я снял с вешалки пальто и набросил на плечи.
— Пришло время рассчитываться за нашу услугу. Завтра с тобой встретится парень, передашь ему документы на дом и подпишешь бумаги. Мы даем тебе неделю на поиски другого жилья, это щедро, поверь мне. Этот сукин сын Ферро торопится и хочет к весне переехать.
— Ферро? — я сел на пол и прислонился к стене. Голос был молодой, но очень тихий, с каким-то простудным сопением, к тому же парень говорил со мной по-русски, произнося
