Каменные клены

я уезжаю надолго, по делам, написала саша, когда я спустился вниз в свежей рубашке, за хозяйством взялся присмотреть мистер брана, мой жених

вдвоем с сестрой вам, наверное, было легче, сказал я, положив себе на тарелку пару оладий, может быть, стоит позвать ее назад?

вы ведь видели ее могилу — вам этого мало? она по-прежнему улыбалась, прикусив кончик карандаша, ее зубы были испачканы черникой, и я уставился на ее рот, наверняка зная, что она разозлится

о да, вам мало, это ведь ваша работа — понимать все до конца, верно, инспектор?

я не инспектор вовсе, с чего это вы взяли?

какая разница, красный карандаш заметался по листку, давайте сделаем вот что: я вам скажу правду, и вы уедете и больше здесь не появитесь, саша положила блокнот на стол и вышла из кухни

почему ей так хочется, чтобы я уехал? она что же, и впрямь приняла меня за переодетого инспектора и сейчас положит на кухонный стол признание или поставит передо мной флакон с притертой пробкой, полный отравы?

и что я буду с этим делать?

это письма моей сестры, саша бросила на стол тонкую пачку конвертов, ее почерк стал заметно круглее и невнятнее, можете приобщить это к вашему досье! дело об уэльской ведьме, или что там у вас написано на казенной папке?

я взял из пачки верхний конверт, вытащил письмо, повертел в руках и протянул саше, но она спрятала руки за спину — такой же детский жест, как тот, что я подглядел немного раньше, когда она быстро облизала палец, сунув его в миску со сливками

***

когда я подошел к пансиону сонли полтора дождливых дня назад, фамилия на табличке сказала мне больше, чем ожидали плотник и суконщик, отправляя меня на хай-ньюпорт-стрит, эта табличка будто по глазу меня полоснула горячим медным краем, и глаз залился кровью, а рука заныла в том месте, где сломалась двенадцать лет назад

я мог бы и раньше сложить два и два, но для этого надо было протрезветь хотя бы на пару суток, вот так-то, бузинный дядюшка лу

ладно, затея с расследованием кажется мне пустой, как вересковый холм, оставленный своими обитателями, но я доведу пари до конца

хотя бы потому, что не намерен выполнять проигранное, не желаю становиться вторым суконщиком, будь в этой ирландской лавке хоть все заставлено тканями эпохи сасанидов, раписанными алыми грифонами и симургами

итак, каков был наш уговор — разобраться во всем за три дня, не так ли, достопочтенный стоунбери?

значит, у меня есть еще день и половина, если считать с той минуты, как хозяйка кленов открыла мне дверь, услышав звук разбитой садовой лампы

с тех пор многое изменилось, я знаю о ней все, ну, почти все, чего я не знаю, так это каков на вкус ее голос, но к чему мне это? когда-то, лет тринадцать тому назад, я знал женщину с похожим лицом, как будто вырезанным штихелем по медной доске, у нее тоже были веснушки на груди, так что я могу подставить тот хриплый, отстраняющий голос сюда и быть уверенным, что так оно и есть

ту женщину звали на ирландский манер, она любила горькие настойки, обстоятельные дневники, бумажные письма и шумерские таблички, у нее были такие же быстрые руки без колец, сейчас ей, полагаю, не меньше пятидесяти, но дело не в ней

дело в том, что саша сонли ведет дневник, теперь я в этом уверен, настоящий дневник, никаких зыбких, непрочных буковок, пляшущих в проводах, никакого безответного мерцания

он сделан из чернил и бумаги, и я его найду

***

раньше, когда я сам вел дневник в сети, то нарочно сделал его электрическим — мне нравилось, что он живет в каждом лондонском компьютере, во всех конторах и кофейнях, куда ни зайди

но герхардт майер сказал, что это — зависимость, а наша задача избавляться от всего, что сковывает, в том числе от привычки пить утренний аньехо в половине десятого

в девяносто седьмом доктор майер лечил меня против моей воли — если бы не он, я бы года полтора просидел в тюрьме, но он выдернул меня из ведьминой гущи и швырнул на свою жесткую кушетку в кабинете с окнами на соммерсет-хаус

парень, которого вы изувечили, говорил он, скорее всего умрет, он и раньше дышал на ладан, но вам, лу, придется гораздо хуже — вам нужно будет жить дальше

сделайте вот что: свяжите это с алкоголем, неврастенией и рассеянностью, тогда в вашей памяти возникнет некий слиток, который мы сможем понемногу вытолкнуть вон — если повезет

чорта с два! слиток разросся до исполинских размеров и принялся душить меня, будто борхесовский сфинкс — затем, вероятно, чтобы объяснить мне мой собственный ужас, больше эти сфинксы ничего не умеют

через восемь лет, когда я пришел к доктору сам, многое изменилось: в окнах по-прежнему виднелась резиденция опального герцога, но кушетка была мягкой, а майер обзавелся пегой бородкой, как у мирчи элиаде, и завел манеру катать во рту сигару, не закуривая, будто чжу лун свою свечу

у чжу луна тоже были всегда прикрыты глаза, к тому же, если верить книге гор и морей, он давно избавился от зависимостей — он просто лежал, свернувшись, как змея: не ел, не пил, не спал и не дышал, а уж если дышал, то в округе поднимался ветер на десять тысяч ли

Хедда. Письмо четвертое

Кумараком, январь 2001

В мастерскую привезли два старинных ковра, один расписан единорогами, на другом — мальчики, целых сто мальчиков на одном ковре! Это хороший знак, сказала Куррат, такие ковры дарят с пожеланием большого потомства, теперь у тебя точно будет сын. А если будет девочка — тебе не сдобровать, сказала она радостно.

Дядя Раджива (я наконец-то выучила его имя целиком, но написать не в состоянии) учил меня тонкой работе — три дня мы сидели на корточках и подклеивали рисовую бумагу на шелк — а потом сказал презрительно: этого ты, Бала, не сможешь никогда! Он зовет меня Бала, что значит молодая, хотя волосатая Куррат моложе меня лет на восемь.

И слава Богу, что не смогу. Китайский клей воняет, как пол в портовом кабаке, а коричневая краска делается из гранатовых корок и красит пальцы раз и навсегда Я пыталась объяснить им, что для такой работы нужны резиновые перчатки, в нашем Дейланде такие стоили два фунта за десяток, но эти люди смотрят на меня как на сумасшедшую.

Не правда ли, удивительно, Аликс?

Да, я знаю, что ты читаешь это письмо, ведь именно ты ходишь к Эрсли за почтой и ни за что не удержишься — откроешь конверт и прочтешь, верно?

Не правда ли, удивительно, ты столько лет считала меня Злой Мачехой, а себя — бедной падчерицей, а теперь мы как будто поменялись ролями: я перебираю золу, а ты владеешь дворцом и, как я подозреваю, помыкаешь моей дочерью.

И все же, подумай, дорогая — не слишком ли легко все в твоей нынешней жизни произошло по-твоему?

Я помню тебя в первый год, когда твой отец привез нас с Дриной в пансион — ты стиснула зубы и