Побег куманики

кончится.

Пожалуйста, заберите его отсюда, иначе это сделаю я.

И напоследок спрошу вас еще раз, desesperadamente[132] : что произошло с Мозесом восемнадцать лет тому назад? Страшная ссора? Убийство? Непристойная сцена, которой он стал свидетелем? Разочарование, отверженность? Что-то должно было произойти, я даже примерно представляю когда: в его рассказах о Вильнюсе явственно проступает временная граница, а дальше — тишина, нарочитая lacuna della memoria.

Да что я вас спрашиваю, это все равно что говорить с океанским берегом — абсолютное движение и абсолютное молчание.

Что с вас возьмешь, вас, может быть, и нету вовсе.

Con saludos,

Фелис

МОРАС

ноябрь, 25

прошлое — это такая штука, которую надо держать при себе, говорит джоан фелис

рассказывать о прошлом — это все равно что заходить все дальше в воду, все выше поднимая ненавистные юбки, и вдруг осознать, что ты стоишь посреди улицы, окруженная толпой зевак, разглядывающих твои живот и ляжки, и что никакой воды нет и вовсе не было

кто-кто, а джоан фелис не пропала бы на пиру соломона

вавилонское слово um pani, обозначающее прошлое, переводится как то, что впереди, говорю я ей, а слово ahratu — будущее — как то, что сзади, так что твои зеваки разглядывают только живот, а за ляжки можешь не беспокоиться! или еще так: тебе кажется, что прошлое твое прикрыто золоченой паллой, что ты показываешь только невзрачную бусину или завитушку узора, что ты в безопасности, и вдруг оказывается, что прошлое — это вовсе не подол туники, а завернутая в него скользкая тяжелая рыбина, больше всего на свете желающая выскользнуть на асфальт и забиться, забиться, забиться, говорит джоан фелис, а я думаю о ее ляжках и животе, они такие смуглые и все усыпаны мелкими родинками, будто шоколадной крошкой, а фиона была усыпана веснушками, как перепелиное яичко, если я правильно помню

мне кажется, джоан фелис думает о том же самом, хотя ни за что не покажет виду

мне пришел счет за электричество, я так удручена, говорит она и качает кудрявой головой, четыреста монет за какие-то раскрученные атомы! при этом язык у нее высунут и подпирает верхнюю губу, точь-в точь как у новозеландских маори, когда они хотят с кем-то поссориться

надеюсь, не со мной, ведь меня скоро отправят отсюда, а мне совершенно некуда идти, кроме нее и барнарда, который, скорее всего, умер или — приснился, как говорит джоан фелис, ее послушать, так я тростниковый чжуан цзы, которому снится бабочка, которой снится все остальное

без даты

nous ne sommes jamais chez nous

ты живешь в режиме необходимых потерь и необходимых приключений, говорит джоан фелис, одной из потерь ты назначил своего брата и поэтому звонишь ему всю дорогу по телефону, который тебе никто не давал

не удивлюсь, если ты списал его со стенки в телефонной будке, говорит она

я понимаю, что с тобой происходит, — со мной бывают похожие вещи, только они мимолетны и не пригибают меня к земле, как пригибают тебя твои

иногда я рассказываю не то, что помню, а то, что рассказывала прежде

ведь прошлое — это лишь воспоминание, и в него опускаются для того, чтобы объяснить его по- другому, каждый раз по-другому

мы ныряем в книгу, чтобы задержать дыхание и оледенеть в чужой реальности, мы вечно сидим в чужой проруби, нас самих никогда нет дома, понимаешь? nous ne sommes jamais chez nous — это же монтень! узнаю я, встрепенувшись, и джоан фелис треплет меня по щеке — ты книжный эльф, морас, осыпающиеся петитом персонажи тебе милее, чем взаправдашние люди, ты знаешь их голос и узнаешь по запаху, тогда как живущие вокруг тебя растворяются в беззвучной мороси и безразличии

бессовестный джойс любил бы тебя как сына, потому что был уверен, что люди рождаются на свет, чтобы прочитать его книгу

пожалуй, не стану говорить джоан, что я не помню, кто это такой

Джоан Фелис Жорди

То: [email protected], for NN ( account XXXXXXXXXXXX )

From: [email protected]

Честно говоря, я не собиралась писать вам более. Разговаривать с пустотой утомительно, а вы к тому же не пустота, а семь футов под килем, семь футов снисходительного молчания!

Но я чувствую вас, как чувствуют присутствие рыб, глядя на мелкую рябь на темной воде, я знаю, что вы стоите там — едва шевеля плавниками — у самой поверхности, приложив к ней губы, будто к запотевшему стеклу, — стоите и дышите.

Тем временем история с дневником М. прояснилась, или наоборот — запуталась.

Уже несколько дней меня мучило желание найти и прочитать его, поймите — это даже не любопытство, а попытка обнаружить недостающие звенья, увидеть изнанку его повествования, в котором реквизит и декорации перемешаны, будто за кулисами переезжающего театра, ну хорошо, хорошо — и любопытство тоже, мне ужасно хотелось узнать, что он пишет обо мне и к чему все эти разговоры о джиннах, и грибном супе, и австралийской пустыне. Тем более что меня давно волновало присутствие той, другой Джоан, о которой мне — мне! — рассказывает Мозес и которую он время от времени называет Адальберта и как-то еще, сейчас не вспомню.

Здесь необходимо заметить, что Адальберта — это мое второе имя, точнее, первое, так меня называли в школе, Адальберта Джоан Фелисия, или — по-каталански — Жоан Фелис, потом нелюбимая мной Адальберта отпала, в университете я называла себя Джоан, и — с тех пор как я поселилась в Барселоне — никто и слыхом не слыхал об этой несчастной Адальберте, понимаете?

Впрочем, с именами у нас давно путаница — в клинике вашего брата называют Морасом, мне он велел — вернее, как я позже поняла, разрешил — звать его Мозесом, а в документах у него сами знаете что. Впрочем, мне лестно, что свое третье — внутреннее — имя он доверил именно мне.

Я спросила у сестры, не попадался ли ей дневник, записная книжка, стопка исписанных салфеток, все что угодно, я знала, как она посмотрит на меня, но все же спросила, дождавшись, когда М. заберут на процедуры — он простужен, и ему делают ингаляции, — потом я заглянула ему под подушку и в ящик стола, но его палата пуста, как кабина игрушечного самолетика, только маленький серебристый vaio на столе, вышитая бисером думка на постели и несколько книг на подоконнике, и что же — дневник оказался в этом vaio ! И никакого пароля, ни-че- го, записи мгновенно возникают на экране, стоит нажать connect и войти в интернет.

Мозес вел его в сети, в открытом доступе, а я-то все боялась спросить, идиотка, секрет Полишинеля с расплывчатой фотографией и четырьмя сотнями невразумительных реплик и вопросов, оставленных его читателями, которые все это время ожидали от него ответа с той же вероятностью получить его, с какой я способна получить ответ от вас.

Что ж, раз все так просто, я могу читать его дома, у меня ведь тоже есть интернет, подумала я, выключая компьютер и стараясь оставить его на краю стола в том же положении, мне было неловко, я чувствовала себя предательницей и преданной одновременно, почему он мне не сказал, почему? И я прочитала — все, от первой до последней страницы, если можно так назвать записи, читаемые с экрана — черным по белому, на синем фоне, в глазах у меня черно, а под глазами синие круги, — я закончила утром и, не теряя ни минуты, отправляю вам это письмо, чувствуя себя утопившейся аполлодоровой сиреной, так и не сумевшей пленить Одиссея[133].

Самое смешное, что все то плотное и горячее, что написано там о вас, совершенно разуверило меня в вашем существовании.