Дневник. Продолжение

куст
горьковатою красною речью.

23 с е н т я б р я

ПОДЁННОЕ

С осиновым трепетом клён.
Осенний осиновый кол.
Все клёны, все колья со мной —
шагаю с набитой сумой.

Не сбросишь суму, как балласт.
Мне жизнь говорит: «Ис полла!»
Я это же тоже скажу,
но в сторону взглядом скошу,

к несчастью... Поэтому – кол,
бессмертного целого – скол.
И – «с райского древа не трожь».
И сердца кленовая дрожь.

24 с е н т я б р я

УТРЕННЕЕ

Цепочка неровная утр
научит терпенью.
И словно бы сделался мудр
маленько теперь-то.

Ан нет, на глазёнках слеза
и смотришь с опаской,
как будто телёнок слизал
неласково с глазка

надежду... А солнце поддаст
и пару и жару,
а там – дождевая вода
по крышам пошарит,

и – заново... Ясно – темно,
согреет – сморозит...
Слезинки не вылить те вновь —
не вздумай морочить...

Терпения пробуй плоды.
Сколачивай крепче плоты
Ковчегом. По долгам плати.
С голубкою дальше лети.

25 с е н т я б р я

В СОЛНЦЕ

Не согреешься впрок, не надышишься сверх диафрагмы.
Станет осень худой, станут голые кости греметь
наступившей зимы, будут жаркими думы да храмы
от огарков свечных, от бессмертного бедных примет

в слабом сердце... Здесь осень почти золотая.
Здесь согреешься справа, а слева подмёрзнешь вот-вот...
Но пробитую брешь непогодой – Христос залатает
и однажды опять даст зиме отгремевшей отвод...

Где ж ты, вьюга-пурга... Где вы, сердца глубокие раны?
Погляжу – удивлюсь. Всё как в лучший творения день.
Всё взаправду, и мы. И идём, на ступень покоряя
эту лестницу вверх, башмаки понадёжней надев.

25 с е н т я б р я

В ПАРКЕ 124

Как ни смотри – всё так, а не иначе.
Тяжёл рябин карминный груз,
ещё пытать не начал ни на укус
его народ. Ещё прозрачны
дали совсем слегка, и в небесах ни проволочки стали и ни следка.

Почти во сне, замедленным потоком,
плывут сквозь сон
коляски-корабли с младенцами – потомки, плывущие... Вазон
цветаст, как в летний день. Перечисленье после. Дурманит дух.
И кажется, что ты – и далеко, и возле нездешних дум...

...Диковинное яблочко висит китайскою красой.
Обыденный под деревце визит понравится разок.
Разок-другой... Излюбленней картинка день ото дня...
Но не сбежать и не укрыться (знаешь) здесь от огня,
осеннего, в каком пылают закат и сад,
и ждёшь – когда «его захватишь»... За кадром – сам.

26 с е н т я б р я

В ПЕРЕДЕЛКИНЕ

1. Октябрь

Я помню, как – ты падал завязать
пурпурный башмачок,
и красный лист, безмолвно зависав,
ложился на бочок.

Над речкою стояла тишина,
не двигаясь. Покой
вселялся в полдень. Счёта лишена,
ещё любовь – погонь

не ведала. И шли, как по водам,
влюблённые без слов,
и был им Вседержитель поводарь,
судьбою – ремесло.

А бабочкой завязанный шнурок
готовился вспорхнуть...
И был недосягаемо широк
полёт,
уже готовивший всплакнуть.

24 с е н т я б р я

2. Дом

Половик на знакомом крыльце.
Незатейливый ключ на кольце.
Всё как встарь. Осыпается клён.
Ты за дверью. Ты тайно влюблён.

Кошки-мышки и даже сосед
знают тайну... Забыты совсем
все и все – мы с тобою одни —
зажигаем в лампадах огни...

Продолженье не следует. Сон
всё доскажет... Не время на слом —
шкаф по Чехову, башенка-печь,
у которой не холодно лечь,

когда холодно в поле... Погост
на пригорке за полем. Не гость —
приходящий за ключиком. Дверь
тоже знает об этом теперь.

24 с е н т я б р я

3. Ночь

Посиделки вдвоём. Третьей мышь прибежит и проверит.
Далеко за полночь. В пятый раз напевает француз...
Всё совсем как вчера, только месяц немного правее
и полнее чуть-чуть, и луной назовётся к концу,

проходя свой маршрут. Календарь позабыт человечий —
лишь знакомый прононс, колебанье в лампаде огня,
когда ждёшь, не дыша, и едва выдыхаешь словечки,
и готовишься жизнь, как дитя, осторожно обнять.

Засыпая в руках неповинных, младенец не всхлипнет.
В колыбели – как там, где его полюбили давно.
Колыбельный мотив навсегда западёт и прилипнет...
И свидетелей нет, только двое, в обнимку, да ночь.

25, 26 с е н т я б р я

4. Чтения

Перебираем книги. Классики ворчат,
должно быть, для порядка,
приблизившись и снова ворочась...
А мы, как занемогшие врача,
высматриваем... Мы любому рады.

Знакомцы наши съедутся под ночь —
вот радость, вот удача!
Здесь всяк неукоснительно помочь
возьмётся, до участия охоч,
и каждый заслоняет от удара...

Так здравствуем. И дорог наособь
заветный том... вечерние уроки,
и вымышленных автором особ
вторая жизнь, напутствия на сон —
совместное, что память не уронит.

26 с е н т я б р я

5. Зима

За окошком метель. Нас давно занесло по макушку.
Кто-то вырос из зги – верно, это гринёвский Пугач...
Нам не страшно и нам – не темно, не морозно, не скушно...
Нам с тобой всё равно, что ещё наколдует пурга.

В старых валенках сушь и тепло, и никак не износим...
Этот скромный уют, эта смятая другом постель...
Не разбойники, не палачи, не охотники – с носом
оставлять никого, мы и сами в нелёгком посте.

Зимний вечер как жизнь. Глубока, долгота не открыта.
То попишешь в дневник, то тихонько листаешь в уме...
То любуешься, как заметелился зимний отрывок —
оторвавшийся лист календарный, что столько сумел...

26 с е н т я б р я

6. Досуг

Всяк сверчок знай свой шесток.

Пословица

Брожу ли здесь одна, тяну ль с тобою лямку —
вне времени. Считать ступени в самый раз.
Из книжек на полу состряпаю полянку,
не думая совсем прикид не замарать...

То выгляну в окно, где пёс помашет лапой,
то дятел постучит – откликнется сосна...
То станешь соблазнять стряпнёю из шалмана,
а то махнёшь рукой, особенно со сна —

мол, лучше никуда... И будешь прав, конечно.
Весна ли, лето... что бывает там ещё?
Здесь время наблюдать не принято. И нечем
измерить то и то, чем мир отягощён...

И только груз души твоей то жмёт, то тянет.
До паузы знаком любой вечерний жест...
Как разно ни идём сюда с тобой путями —
всё знает наш сверчок свой заповедный шест...

30 с е н т я б р я