Наконец Михаил остановился. Но не потому, что устал. Ему опять надо было осмотреться. Однако Иосиф его опередил:
— Вижу. И бинокль не надо.
— Ах, черт! А я не туда смотрел, — Михаил, кажется, был уязвлен тем, что не он первый обнаружил туров.
Они прилегли за большим валуном и стали наблюдать. Я же ничего живого не видела. И, наверное, эти треклятые туры были еще так далеко, что при боковом ветерке я не могла их учуять. Охотники посовещались и наметили себе маршрут: так как туры находились выше и левее нас, надо было отойти немного вправо, где пролегла гряда крупных камней, и, прячась за этой грядой, подняться выше. Хребет широкой дугой изгибался влево и в своей верхней части довольно близко выходил к стаду, о котором толковали мои охотники.
Через несколько минут мы уже бесшумно пробирались вдоль хребта, оскалившего острые гранитные клыки. Михаил и Иосиф долго шли согнувшись, и вскоре вся наша компания стала на четвереньки: последний, наиболее крутой участок пути давался с большим трудом.
Огромные каменные стены, в которые упирался травянистый склон, были совсем рядом, когда хозяин остановился, подполз к краю узкого гребня и осторожно высунул голову, будто заглядывал через забор. Иосиф лег рядом с Мишей, а я втиснулась между ними и тоже посмотрела в ту сторону. И вот — о грезы собачьи, восторги щенячьи! — я вижу четыре, и еще четыре, и еще много раз по четыре крупных и ужасно рогатых, диких и ужасно серо-бурых зверей! Совсем близко (Михаил, неторопливо заряжая винтовку, пробормотал: «Метров сто пятьдесят, ближе и не надо»), в неглубокой, защищенной от ветра котловине, где копытами туров был вытоптан почти весь снег, спокойно паслось стадо, пощипывая белесо-рыжую траву.
И тут я не выдержала. Будто неведомая сила подбросила и толкнула меня вперед: забыв про усталость и бешено колотящееся после подъема сердце, я с громким отрывистым лаем кинулась на стадо. Дура, я совсем забыла, что это не кабаны, которых ждут в засаде охотники, что гоню зверей я не от загонщиков, а от самих стрелков!
— Картечь, назад! — услышала я за своим хвостом запоздалый возглас, но куда там!
Правильно говорил наш поэт Щабух:
Кстати, и туры показали неплохую прыть: не успела я добежать до этого вытоптанного пятачка травянистого склона, как последние из стада переваливали через бугорок и, под пронзительный свист вожака, скрывались из глаз. Я помчалась вдогонку. Выскочив на гребень бугра, увидела, как стадо, которое уже растянулось в цепочку, на огромной скорости несется вверх по склону к едва заметному проходу между скальными стенами на самой вершине горы. Я продолжала преследование, хотя и понимала, что по головокружительным каменистым склонам, да еще почти по брюхо в снегу, мне за этими сильными и резвыми животными никак не угнаться. Стадо уходило все дальше и выше, и мой захлебывающийся от одышки лай, который уже вероятно туры и не слышали, мне самой казался в этот момент жалким и смешным.
И вдруг — о чудо! Я и не смела о таком мечтать — сразу же за беспорядочной грудой гранитных обломков, всего в нескольких шагах от меня в узкой расщелине, заметенной коварным снегом, барахтался большой тур с огромными изогнутыми рогами. Он делал бешеные усилия, пытаясь выбраться из ловушки, а его передние копыта, хоть и цеплялись за края ямы, но после очередного отчаянного прыжка снова и снова обрывались, и массивная туша матерого козла бессильно сползала вниз. Конечно, я подбежала к самому краю расщелины и подняла громкий лай. Я и торжествовала, и злилась, и пугала зверя, и давала сигнал охотникам. Старый тур утроил усилия и один раз чуть было не выпрыгнул из ямы, но я с такой яростью бросилась ему навстречу, что он инстинктивно отпрянул и опять свалился в свою снежную ловушку. Кажется, тур вытряс из себя все остатки энергии и на какое-то время успокоился. Он мелко подрагивал, глаза его налились кровью, с мокрой морды падали хлопья пены. Пронзительный козлиный дух ударил мне в нос. Ноги мои подкосились, и я легла на брюхо. Потом несколько раз хватанула зубами холодного снега. Стало немного легче. Я перехватила бешено-ненавистный взгляд зверя:
— Что ты за тварь такая?! Куда залезла? Мало нам этих двуногих со своими громами и молниями! Чтоб тебе рога обломать, чтоб копыта твои стерлись!
Над бугром показались красные распаренные лица Иосифа и Михаила.
Я вскочила на ноги и залаяла с прежним энтузиазмом. Надеюсь, вы не осудите меня, в то время совсем еще молодую собаку, что с приходом охотников, я вела себя так, словно и не испортила им всей песни, словно догнать эту рогатую скотину и запихнуть в скрытую яму — как раз было моей задачей. Я просто отмахнулась от всего, что произошло в предшествующие минуты, и нисколько не сомневалась в блестящем исполнении своей роли. И теперь с восторженным рвением я облаивала пока еще живую добычу, бросая иногда горделивый взгляд на хозяина: да, да, я поймала, я задержала, я загнала, я не пускала! Теперь можно стрелять — вот он, голубчик, со всеми его четырьмя копытами, распишитесь в получении!
Михаил почему-то медлил, хотя и держал винтовку наготове.
— Хороши роги, — сказал Иосиф. — Восемнадцать год — двадцать год. Старый.
— Слушан, Иосиф! Хочешь, стреляй ты…
— Джок! — ответил Иосиф по-балкарски. — Не хочу.
— Я тоже не хочу.
…«Вот так они и жили», — вспомнила я любимую русскую поговорку прежнего хозяина. Перли в гору, как бешеные, за короткое время влезли на черт знает какую верхотуру, причем нисколько не думали о том, что я-то не мастер спорта по альпинизму, да и вообще на подобной охоте впервые, а теперь — нате вам! — не хотят стрелять. Все мои старания — «на кота хвост бросали». Зверь, видите ли, беспомощный: сидит тут в четырех шагах и убежать не может! От обиды у меня стал вырываться вместе с лаем хрипловатый тоскливый вой. Тур неожиданно рванулся, склонил голову набок, воткнул, как ледоруб, один рог в землю, и… вдруг оказался наверху. Покачнувшись, он чуть не упал, но быстро отпрянул от меня и побежал вниз по склону между двумя гребнями узкой балки. Но скорее это был не бег, а плавание судорожными рывками по глубокому снегу. Как тяжело было старому зверю, я чувствовала по себе. Я бежала, вернее прыгала по борозде, проделанной туром. Снег был выше моих ушей, а ему доходил до середины брюха. Я каждую секунду ожидала выстрела, но вместо этого услышала позади себя голос Иосифа:
— Я его поймаю живой!
— Нет, это я его поймаю, — отвечал Михаил.
— Ладно, вместе!
Измучивший меня и сам еле живой от усталости, этот старый дикий козел повернул направо и полез на гребешок балки. Раза два-три он сползал на дно, где под снегом что-то шепотом бормотал невидимый ручеек, и все мы трое успели подойти к туру почти вплотную. Но вот он одолел подъем, и было слышно, как съехал по противоположному склону и затих на несколько секунд. Я поднялась наверх и увидела, как мой еще не добытый трофей медленно пересекает широкое и почти ровное снежное поле, которое заканчивалось довольно далеко новым гребнем, идущим по склону сверху вниз. В это время солнце утонуло в сомкнувшихся светло-серых тучах и пошел крупный, тихий снег. Видимость сразу ухудшилась, и тур превратился в неясное серое пятно, постепенно тающее в хороводе белых мух. С разбегу я врезалась в мягкие сугробы и, прыгая, как лягушка, устремилась вперед, ориентируясь по струе потного козлиного запаха, который оставлял после себя зверь. Струя становилась то гуще, то жиже, то почти совсем пропадала. За снегом я ничего не видела, даже когда выпрыгивала особенно высоко. Наконец, я признала себя побежденной и бессильно завалилась набок. В ту же минуту около меня раздалось шумное дыхание
