столь беспощадно преследуемых ими террористов, аргументации, о которой не так давно много писали наши газеты и журналы.
Преследование ведется явно шаблонно, даже вслепую. Какой абсурд — составлять список квартир, где некогда обитали террористы, продолжать слежку за этими квартирами, когда террористы те давным-давно за решеткой или скрылись за семью морями, и ничтоже сумняшеся втягивать в этот процесс более позднего съемщика, даже не предупредив его, скажем, при подписании контракта, до въезда в квартиру, проверять его имущество, его бумаги, его личные вещи, причем отнюдь не с уверенностью, что речь в данном случае идет о незапятнанном гражданине нашего общества, напротив, с подозрением, которое будет висеть на нем до тех пор, пока он его не снимет, а это невозможно, ибо он не догадывается, в чем его подозревают, и, скорей всего, даже не предполагает, что находится под неким подозрением, неопределенным, взятым с потолка, точнее: под подозрением, основанным на самом обычном и вполне законном факте найма квартиры; вот в этой-то абсурдности и заключено нечто угрожающее, внушающее ужас.
Исходя из такого рода подозрений, чиновник, который проводит обыск в квартире человека, поселившегося в ней после подписания вполне законного контракта и уже тем самым навлекшего на себя подозрение, может счесть подозрительным, двусмысленным и сомнительным абсолютно все. Если этому чиновнику не попадается в руки ничего, что указывало бы на темные дела, попытки конспирации, предательство и измену, если, несмотря на самые тщательные поиски, он не обнаружит в квартире ни пулеметов, ни бомб, ни ручных гранат, ни секретных планов захвата правительственного квартала, то, быть может, именно это покажется ему подозрительнее всего.
Вдруг он имеет дело с врагом государства, который настолько умен и изворотлив, что избегает хранить в собственных четырех стенах оружие, секретные планы, призывы к антиправительственным действиям? Незваный визитер не желает мириться с мыслью, что проник он в эту квартиру напрасно, проник как взломщик, как вор, больше всего на свете опасающийся соседей, вздрагивающий от каждого телефонного звонка, от каждого стука в дверь. Он продолжает поиск в жуткой спешке, ибо не знает, сколько в его распоряжении времени, не знает, когда явится попавший под подозрение хозяин дома. Он просматривает выписки из банковского счета, изучает суммы, снятые подозреваемым со счета за последнее время. Если указанные суммы, по его представлениям, довольно велики, он находит это весьма примечательным, если, даже по его представлениям, они не столь уж существенны, он находит весьма примечательным и это.
Добиться признания собственных заслуг, получить повышение по службе, а может, и приобрести всеобщее уважение, избавившись тем самым от неизбежно связанного с подобной деятельностью привкуса чего-то подпольного и незаконного, незваный визитер может лишь в том случае, если что-нибудь найдет. Он просматривает документы подозреваемого. Образ жизни для него не просто намек на какие-то неведомые обстоятельства. К примеру, он находит одно, нет, сразу два свидетельства о разводе. А разве не было террористки, которая тоже разводилась, правда, всего один раз? Из свидетельств о разводе он узнает, что первый брак не был бездетным. Ребенок, однако, не живет с матерью, попавшей ныне под подозрение. А разве не было террористки, чьи дети так же вот жили вместе с отцом?
Недружелюбные взгляды господина, назвавшегося Андауэром, свидетельствовали о том, что по крайней мере в моем случае он абсолютно уверен: перед ним террористка, от которой его отделяет лишь столик диаметром в полметра. Иначе зачем бы он стал, время от времени теряя самообладание, бросать на меня столь недружелюбные взгляды? В конце концов, я ведь лично ему ничего плохого не сделала. Относилась к нему неизменно доброжелательно, даже с некоторой любезностью. К тому же до сих пор не я, а именно он настаивал каждый раз на новой встрече.
В те послеобеденные часы, выпив кофе и расплатившись, причем мне стоило немалого труда противостоять готовности этого господина оплатить и мой кофе, итак, в те послеобеденные часы мы порешили, что вскоре сходим куда-нибудь вместе поужинать.
А после этого будущий адвокат, поклонник Рильке и защитник террористов господин Андауэр надолго исчез из моего поля зрения. Точнее: больше я его вообще не видела. Выполнил ли он свою миссию? Сумела ли я убедить его в том, что не принадлежу к террористам и даже к тем, кто им симпатизирует? Мне кажется, скорее наоборот.
Ибо незваные мои визитеры отнюдь не отказались от своих визитов с тех пор, как господин, назвавшийся Андауэром, исчез из моего поля зрения. Через несколько дней после той как бы случайной встречи в обувном магазине на Леопольдштрассе я, открыв холодильник, обнаружила вдруг на правой стенке морозильной камеры, которая к тому же вдруг совсем оттаяла, по обе стороны кабеля, два отверстия, в которые легко проходил указательный палец. Еще через несколько дней я вдруг обнаружила на диске своего проигрывателя блестящую серебристую фольгу. А еще через несколько дней я обнаружила, что у выреза и на кончиках пояса моего летнего черного платья кусочки ткани заменены кусочками из явно другой черной ткани, факт, который я сочла в высшей степени тревожным, почти что жутким. Неожиданно мне вспомнилось, что на светло-голубом шерстяном ковре в кабинете, незадолго до того как обнаружить замененные кусочки у выреза и на кончиках пояса, я нашла обрывки черных ниток.
Я терялась в догадках: быть может, они намереваются подложить где-нибудь нити из обрезков, чтобы потом доказывать, будто я там действительно находилась. А быть может, обрезки нужны им для натаскивания ищейки. С тех пор как я надевала его в последний раз, платье, кстати, не было в химчистке. И хотя я сама не могла бы сказать, зачем это делаю, я сразу же отнесла его в чистку. А уже потом продемонстрировала друзьям, которые тоже не могли ничего понять и только разводили руками.
Даже адвокат, к которому я обратилась по данному делу, не сумел найти разумного объяснения. Он посоветовал просто выбросить платье. Я, однако, опасалась, что в определенных обстоятельствах и это можно расценить как признание вины, которая, вообще-то, до сих пор была мне неведома, вот почему до поры до времени я снова повесила платье в шкаф.
Что обрезки ткани требуются порой для выявления специфических характеристик человеческой кожи, разъяснил мне не так давно знакомый химик. Ткань на вырезе, сказал он, постоянно находится в тесном соприкосновении с кожей, кончики же пояса часто берут в руки при завязывании. Зная специфические характеристики кожи того или иного индивида, добавил он, можно установить, какая одежда, какие предметы, маски, даже оружие находились в соприкосновении с его кожей, а какие нет.
Тогда, как я уже говорила, платье было снова повешено в шкаф, и не только потому, что я боялась его выбросить, ибо это можно было бы расценить как признание неведомой мне вины. Мне пришло тогда в голову, что незваные визитеры, если им уж очень приспичит, в любой момент могут обзавестись новыми кусочками ткани. В конце концов, в двух моих шкафах одежды висит достаточно. А в том, что квартира моя, несмотря на новый секретный замок, который мне как раз тогда установили, по-прежнему будет доступна для незваных визитеров, я была уверена еще до того, как вошла в магазин, где с недавних пор создан был отдел по установке замков.
Новый секретный замок на дверях своей квартиры я установила лишь затем, чтоб исключить возможность появления в ней прежних обитателей — при этом, естественно, я в первую очередь имела в виду террориста П. и террористку X. — ведь, воспользовавшись дубликатом старых ключей, они в случае чего могли легко проникнуть в квартиру и даже при необходимости что-нибудь там спрятать, а это уже позволило бы предположить столь тесные мои контакты с террористским миром, о каких и мечтал иной незваный визитер.
Ведь наверняка тот, кто затратил столько усилий на квартирные обыски, на слежку за неким лицом, мечтает в глубине души изобличить своего подопечного. Я, во всяком случае, легко могу представить себе, какое поистине неземное умиротворение снисходит на незваного визитера, когда после всех его нечеловеческих усилий — после многочасового, а то и многодневного ожидания, когда же, наконец, подозреваемый уйдет на время из дома, после неоднократных, бесплодных обысков на квартире, регулярно повторяющихся в течение более чем десяти месяцев, порой прерываемых неурочным возвращением хозяина и продолжаемых лишь на другой день, а то и через два, через три дня, — когда после всех его нечеловеческих усилий он натыкается наконец на что-то, оправдывающее с лихвой и подозрения, и слежку, и обыски, на что-то, требующее незамедлительного ареста подозреваемого, а в итоге, если принять точку зрения агента, с успехом завершающее долгую и утомительную операцию, в которой участвовали многие почтенные государственные служащие обоего пола.
Итак, новый секретный замок, как я уже говорила, был установился лишь затем, чтоб исключить
