Да, все правильно!
Пол побил коня ладьей. Левенталь дернулся, поднял глаза, внимательно посмотрел на Пола и снова уставился на доску. Спустя минуту он нехотя взял пешкой ладью. Пол с шахом ударил пешку слоном. Левенталь криво улыбнулся и смешал шахматы.
Тишина взорвалась, как бомба. Люди орали, били в ладоши, топали ногами. Дядя Эрнест обнимал и целовал Пола, кто-то изо всех сил хлопал по плечу сияющего судью, тщетно стараясь перекричать шум.
– Джентльмены! Игра не кончена, джентльмены! – надрывался долговязый судья Мик.
– Да, я прошу реванша, – поспешно расставляя шахматы, сказал Левенталь.
Больше половины зрителей вышло на воздух: рассчитываться за пари. Стало тихо, судья Морфи взял стул и уселся рядом с играющими. Во второй партии потрясенный поражением венгр сделал грубую ошибку на восьмом ходу. Нервно засмеявшись, он смешал шахматы.
– Я крайне утомлен дорогой, – сказал он сухо. – И мне кажется, эту партию можно не считать…
– Конечно, ее не надо считать, мистер Левенталь! – с готовностью согласился Пол.
– Но мы, может быть, сыграем третью партию? – почти умоляюще сказал Левенталь, и снова Пол согласился.
Третья партия продолжалась более трех часов, и Левенталь играл ее в турнирную силу, с полным напряжением.
Глубокой ночью партия закончилась вничью.
Левенталь встал, бородка его дрожала. Он церемонно пожал Полу руку.
– Мистер Морфи, я надеюсь дожить до того дня, когда вы станете чемпионом мира!
Он неловко поцеловал Пола в щеку, приподнял шляпу и вышел из зала. Его проводили молчанием.
Потом они ехали домой. Луна молочным светом заливала дорогу. Судья улыбался. Эрнест болтал без умолку, толстая пачка денег оттопыривала карман его сюртука.
Пол дремал. Он очень устал. Чудо свершилось, все остальное было где-то далеко. Из коляски его вынесли на руках.
Ночью волшебный корабль, привезший его из Европы счастливым победителем, причалил на Лебяжьих Прудах Джеральда Аллисона.
Год закончился необыкновенно быстро, с фантастической скоростью. Вновь пришла зима, все было, как всегда, а Пол уезжал. Эдуард уже был в колледже, Эллен тихо плакала на террасе.
Чемоданы были сложены, негры запрягали лошадей молча, без обычного веселого гама, словно собираясь на похороны.
Пол сидел на террасе вместе с матерью, выслушивая последние наставления.
– Вы должны быть благодарны отцу, Пол, – говорила миссис Тельсид. – В день совершеннолетия каждый из вас получит собственное небольшое состояние. Но это не значит, что можно бросить ученье, не закончив его…
Голос миссис Тельсид звучал твердо. Кровь предков-гугенотов не допускала никакой сентиментальности в делах.
– Ты все понял и запомнил, Пол?
– Да, мама, я все понял. Я кончу колледж и университет, стану адвокатом. Я буду много работать и выкуплю имение. Вы будете счастливы, ты и папа. И я не расстанусь с вами никогда.
Озабоченно пыхтя, на террасу поднялся судья.
– Пора ехать, Пол. До парохода всего два часа. Эб, неси чемоданы в коляску.
Они сошли вниз. Толпа негров собралась вокруг коляски.
– Не плачь, Салли! – сердито сказал Пол. – Я же вернусь на каникулы, как тебе не стыдно!
Но Салли безудержно тряслась, уткнув в передник мокрое лицо. Еще кто-то всхлипнул.
Пол посмотрел вокруг. Вот он, его старый дом, и клены, и голуби над конюшней. Ему казалось, что он видит все это впервые. Он решительно повернулся к матери.
– Я скоро вернусь, мама! До весенних каникул всего три месяца! (Он не мог, не имел права заплакать!)
Дробный топот заставил его оглянуться. В ворота галопом влетел гнедой пони. Дик, растрепанный и красный, соскочил с седла.
– Все-таки успел! – Он тяжело отдувался. – Я непременно хотел проститься с тобой, Пол. Отец отправляет меня в вестпойнтскую военную академию – кто знает, когда мы встретимся… И потом вот… Это от Мэй…
Пол схватил измятый конверт и потряс Дику руку.
– Поехали, Пол! – Судья влез в коляску.
Опять слезы, поцелуи, объятия, цветные платочки в черных руках. Лошади тронулись.
– Пирожки! Вы забыли пирожки, мастер Пол! – рыдала Салли. Коляска выехала из ворот. Пол сорвал шляпу и стал коленями на сиденье. Негры бежали за коляской.
Мать стояла неподвижно на ступеньках террасы.
Медленно уплывали дом и детство. Он уезжал в суровую Жизнь.
VII
Неподалеку от города Мобайл, штат Алабама, лежит местечко Спрингхилл. Одноэтажные домики разбросаны на плоском, как тарелка, берегу. Краснеет алабамская глина, широкая река лениво катит коричневую маслянистую воду.
Центр местечка – пристань. Еще недавно она была оживленной и шумной. Широкие, низко сидящие в воде пароходы шли вниз и вверх по реке сплошными вереницами. Нарядные капитаны и лоцманы уславливались о пароходных гонках, пили и бушевали в салунах. Над причалами день и ночь звучали песни негров, грузящих хлопок. Теперь этого больше нет. Пароходы больше не останавливаются в Спрингхилле, Алабама. Хлопок здесь больше не берут. Пристань зачахла.
Раз в неделю, по четвергам, обожженные фермеры привозят маис, арбузы, овощи и торгуют ими с деревянных ларей на площади местечка. Остальные шесть дней недели на этих ларях лежат, накрывшись соломенными шляпами, спрингхиллские домовладельцы.
Они энергично стругают лари карманными ножами, жуют табак и говорят о прошлых временах, когда Спрингхилл был богат и славен.
В полумиле от пристани, среди сада, обнесенного высоким дощатым забором, стоит двухэтажный дом старинной креольской архитектуры. Приложив ухо к щелям в заборе, можно услышать гуденье множества мальчишеских голосов, безупречную французскую речь и свистящее, нежное Шуршание шелковых ряс.
Все воспитатели и преподаватели иезуитского колледжа Сен-Жозеф – католические монахи. Ректор, преподобный отец Готье, руководит колледжем тридцать лет. Он очень стар, у него красивые белые руки и зоркие зеленоватые глаза.
Воспитанников здесь всего сорок человек, поэтому курс Обучения в колледже Сен-Жозеф стоит дорого. Однако всему американскому Югу хорошо известно, что настоящий Джентльмен непременно должен окончить колледж Сен-Жозеф у отцов-иезуитов. Лишь это открывает человеку дорогу к государственным должностям, славе и почету.
Классов в колледже было два – старший и младший. Брат Пола, Эдуард, учился в старшем и дружил только с одноклассниками.
В младшем училось восемнадцать мальчиков. Сыновья важных чиновников или богатых плантаторов, они тосковали по покинутым усадьбам и рвались домой. Каждую ночь кто-то сморкался и всхлипывал во
