– Да, уровней на самом деле тысячи, – уже несколько раздраженно отозвался первосвященник, – можно даже сказать, что у каждого человека свой собственный, неповторимый уровень. Но их все-таки можно сгруппировать по этим трем категориям. Последние – стержень любого народа, любой цивилизации, хотя сами этого не осознают, часто являясь стихийными бунтарями. Но именно они обеспечивают путь всего народа вперед, обеспечивают саму возможность подняться выше для остальных. Чаще всего у них ничего не получается, они мучаются и гибнут, но обязательно оставляют после себя след в душах людей. Делают этих людей чище и добрее, пусть на тысячную долю процента, но все же… И тут появляетесь вы, и начинаете забирать у каждого народа этих самых чистых и самых добрых.
– Добавьте еще – самых беззащитных, – горько сказал маг. – Потому что у вас там они мрут от голода и холода, спиваются и скалываются, не будучи в силах вынести реальность, в которой люди для выживания должны стать зверьми, где правят бал корысть, подлость и жестокость. Знаете ли вы, скольких мы вырвали из костров, с плах, из застенков? Знаете?! Нет. Объясните мне тогда, почему эти самые чистые и добрые должны мучиться? Почему они должны умирать на глазах ржущей толпы скотов?
– Не должны… – опустил глаза отец Симеон. – Но иначе нельзя, нужно же как-то заставить этих самых скотов задуматься хоть о чем-нибудь, кроме хлеба и зрелищ. Пусть даже ценой жизни. Поймите же, что, забирая этих людей, вы обрекаете остальных на духовное вырождение! Вы лишаете их шанса подняться выше! Люди, очищающие души других, должны оставаться там, куда определили их Благие.
– Не согласен! – отрезал Командор. – Создатель дал каждому человеку свободу выбора. И человек сам вправе выбирать – падать ли ему вниз, или карабкаться вверх. И от условий воспитания здесь ничего не зависит! Ибо, почему тогда одинаково невежественные люди в одинаковых условиях поступают по- разному? Почему одни соглашаются стрелять в беззащитных, чтобы спасти себя, а другие предпочитают умереть сами, но не поступаются своей человечностью? Да именно потому, что последние выбирают для себя тяжелый путь наверх, порой даже неосознанно. И они не должны платить за выбор тех, кто избрал легкую дорогу вниз.
– Они поднялись выше, значит должны пытаться поднять других! – упрямо набычился первосвященник.
– А у нас они этим и заняты. Докажу вам это несколькими конкретными примерами. Думаю, вам знакома музыка Гела Тихани.
– Вряд ли есть в галактике человек, с ней не знакомый.
– И как, по-вашему, – внимательно посмотрел на первосвященника Командор, – его музыка поднимает вверх душу человека, очищает ее?
– Естественно, – приподнял брови отец Симеон. – Она настолько наполнена небесной чистотой, что слова для описания найти затруднительно.
– Но, судя по вашим предыдущим словам, лучше бы Гел умер в голоде, холоде и безвестности. И никто и никогда не услышал бы его музыки…
– Это когда же я такое сказал? – изумился первосвященник.
– «Люди, очищающие души других, должны оставаться там, куда определили их Благие…» – процитировал Командор. – А именно смерть от голода и холода ждала Гела в его родном мире. И это притом, что «Звездную Симфонию» и «Дитя Огня» он написал еще там.
– Но почему тогда он ушел с вами? Не понимаю!
Маг грустно улыбнулся и повернулся к стене, которая внезапно стала голоэкраном. На этом экране разворачивалась история жизни великого композитора. Точнее, история его поисков троицей наивных аарн, прилетевших пригласить гения на премьеру его симфонии, и уверенных, что такого человека должны знать все вокруг. С каждым минутой голова первосвященника опускалась все ниже, ему было мучительно стыдно, а когда старик услышал сказанное советником по культуре, господином Девицки, у него перехватило дыхание. Вот оно, значит, как все случилось… А вид убогой фанерной комнатенки, из которой больного человека собирались вышвырнуть умирать на тридцатиградусный мороз, настолько потряс отца Симеона, что он несколько секунд сидел зажмурившись и ругаясь сквозь зубы.
– И что, Гел должен был остаться там? – ехидный тон Илара ран Дара заставил поежиться.
– Наверное, нет… Но я знаю одно. Моральный облик подавляющей массы населения ухудшается с каждым днем, – глухо ответил первосвященник. – И некому поставить этих рвущих из глотки друг друга добычу волков перед их собственной совестью.
– Вы думаете, она у них есть? – в голосе Командора появилась ирония. – Они сами решили стать волками, а не людьми. Сами, слышите?! И теперь пусть отвечают за свой выбор перед Создателем тоже сами. Мои дети своей болью за них платить не будут!
– Ваши дети? – удивился отец Симеон.
– Все аарн – мои дети, – засмеялся маг. – Все, слышите, до последнего!
Потом снова повернулся к стене и сказал:
– А вот еще несколько примеров.
Отец Симеон молча смотрел, из каких страшных условий вырывали многих из нынешних аарн. Особенно жутким оказалось происходящее на Аствэ Ин Раг. Раньше он только слышал о кошмарах тамошних порядков, а теперь вот довелось и повидать. И это действительно было страшно. Даже представить себе трудно было, что одно разумное существо способно так обходиться с другим.
– А теперь посмотрите на города, созданные девочкой, которую убили на Мооване, – донесся до слуха первосвященника голос мага. – Прошу учесть, что она всего лишь два года прожила среди нас.
Зрелище оказалось фееричным, невозможным, нечеловеческим. Такой звенящей красоты отцу Симеону не приходилось видеть еще никогда. Казалось, видимый на экране прекрасный город сиял чистотой и радостью, был пронизан небесным светом, звал куда-то вверх. Звал туда, где душа должна очиститься и забыть обо всем горьком и страшном, что было испытано за прожитую жизнь.
– И это чудо создала восемнадцатилетняя девочка? – глухо спросил первосвященник.
– Да, – кивнул Командор. – Именно восемнадцатилетняя девочка.
– Но почему она не могла создать то же самое на своем родном Мооване?! Почему вы лишили такой красоты остальных людей галактики?!
– Почему? – укоризненно покачал головой маг. – А вы думаете, ей дали бы хоть что-нибудь создать? Если так, то вы ошибаетесь. Лана выкрикнула Призыв в момент, когда поняла, что ее обязательно заставят стать юристом. Так что, останься она дома, она никогда и ничего не создала бы. Жил бы на Мооване еще один плохой адвокат. Да о чем говорить, если родной отец называл ее жажду создавать новое блажью…
– Если бы она приложила достаточно усилий, то сумела бы доказать свое право на творчество, – упрямо возразил отец Симеон.
– Те, кто чище других, чаще всего не имеют достаточно сил, чтобы сопротивляться сильным, – грустно сказал Командор. – Они чаще всего не умеют доказывать свою правоту. И вы это знаете не хуже меня, Ваше Святейшество. Оставаясь в ваших мирах, эти люди становятся жалкими, забитыми жизнью неудачниками, не живут, а существуют. Мучаются, но не принимают волчьих законов окружающего мира. Тогда как, попадая к нам, они получают возможность полностью раскрыть свой потенциал. И раскрывают.
В глубине души отец Симеон понимал, что Илар ран Дар по-своему прав. Но это была его правота и правота тех, кто действительно смог реализоваться в ордене. Но что делать остальным, которых аарн полупрезрительно называют «пашу»? Особенно невиноватым в своей ограниченности, выросшим в нищете и забитости, не имевшим даже возможности узнать о существовании чего-то большего, чем обыденная жизнь. Ведь именно им могли помочь духовно подняться Гел Тихани и Лана Дармиго, останься эти двое в родных мирах. Хотя могли помочь только в том случае, если бы их признали. А вот в это самому первосвященнику верилось с очень большим трудом. Скорее всего, тот же Гел замерз бы насмерть через пару дней, и ни один человек никогда не услышал бы величественной «Звездной Симфонии». А Лана тихо прожила бы свою жизнь, работая в какой-нибудь никому не нужной конторе и только мечтая о прекрасных городах. И никому они не помогли бы…
Отец Симеон растерялся, маг сумел выбить его из колеи и посеять сомнения в собственной правоте. Но одно старик знал твердо – нужно что-то делать для изменения положения. Общая ситуация в галактике продолжала ухудшаться с каждым днем, люди все больше и больше походили на зверей, моральное состояние каждого из миров падало, бывшее совсем недавно преступлением становилось едва ли не
