Эстеане наблюдали за исходом аргеленских войск со смешанным чувством: с одной стороны, их души наполняло мрачное злорадство над врагом, который не смог воспользоваться очевидным преимуществом, а с другой — в их сердцах закипало бешенство, толкавшее их вперед и велевшее сокрушить неприятеля.
Но всех, даже самых отчаянных, останавливала одна мысль: «Аскер положил свою жизнь на то, чтобы этого не было».
Наконец, дождавшись, когда все аргеленские части покинут берег Эстореи, Сфалион отдал приказ возвращаться в столицу. Шатры были свернуты и погружены на повозки, берке взнузданы, и воины, построившись поротно, поскакали по дороге на Паорелу.
Терайн вытребовала самую легкую и быстроходную бричку, в нее впрягли Сельфэра и того берке, на котором ездил Моори, устлали ее коврами и подушками и положили Аскера, — так, словно он был еще жив. Сверху его накрыли узорчатым покрывалом, чтобы на его гладкую белую шерсть не оседала дорожная пыль. Его саблю положили поперек покрывала; в ногах полагалось положить щит, но щита у Аскера, как известно, не было.
В последний раз поправив подушки у Аскера под головой, Моори залез на козлы и хлестнул берке. Они вскинули головы и взяли с места резвой рысью, спеша вперед так, словно у них в столице был свой интерес. Оба берке резво отбивали дробь по дороге, уже успевшей просохнуть под солнцем, но Сельфэр все время оглядывался назад и жалобно взвизгивал.
Бричка ускакала далеко вперед войска благодаря резвости впряженных в нее скакунов и была на дороге совершенно одна. Не стоит удивляться тому, что ее не сопровождало даже шесть воинов эскорта: в Скаргиаре покойникам уделялось очень мало внимания. Как гласит Нагана-Сурра, «смерть есть печаль для живущих, ибо напоминает им об их собственном конце. Так зачем же множить печаль?» Если бы живому Аскеру в качестве эскорта не пожалели и целого полка, то мертвого сопровождали только трое, привязанные к нему узами дружбы или клятвой.
Из-за кустов на окраине одного из придорожных сел за проезжавшей повозкой следили два зеленых глаза.
«Моори, Терайн и Латриэль, — пронеслось в голове у их обладателя. — Как странно: едут одни, и без Аскера. Но в армии я его тоже не видел. Где же он может быть? Неужели опять ускользнул у меня из-под носа? Ничего, пусть Эргереб говорит, что хочет, но я его достану, достану и убью!»
И черная тень, дождавшись, пока бричка проедет, вылетела из-за кустов и помчалась за селом в сторону Паорелы.
Тело Аскера приехало в столицу двадцать третьего кутвине, без шума, без толп у городской заставы, без публичных приветствий или оплакиваний. Накрытое узорчатым покрывалом, оно не возбудило ничьего праздного любопытства и, никем не замеченное, проехало по улицам Паорелы.
Бричка въехала во двор Гадерана. Навстречу соскочившему с козел Моори подбежал дворецкий Фейриан.
— Господин Моори, с приездом вас! О, и госпожа Галойр с вами! Но позвольте узнать, где господин Аскер?
— И господин Аскер с нами, — мрачно сказал Моори. — Позовите слуг, чтобы занесли чемоданы, и откройте мне двери.
И на глазах у остолбеневшего Фейриана Моори и Терайн сняли с повозки нечто накрытое покрывалом и понесли в дом. С одной стороны из покрывала выглядывали черные лакированные сапожки на шпильках, а с другой — полированные загнутые рога.
— Что с нашим господином? — простонал Фейриан.
— Мы победили, Фейриан, — горько усмехнулась Терайн, — вы же видите.
Фейриан опустил голову и поплелся за ними в дом.
Занеся Аскера в спальню, Моори выпутал его из покрывала и положил на кровать.
— Я должен идти в Виреон-Зор, — сказал он Терайн, пряча глаза, — а вы располагайтесь здесь, как дома. Фейриан вам все покажет.
Терайн кивнула в ответ. Когда дверь за Моори закрылась, она села у изголовья кровати и заплакала навзрыд. Впервые за эти дни она была одна, и ничто не мешало ей облегчить свое горе. Прошло некоторое время, пока она осмелилась взглянуть на Аскера, и ей тут же расхотелось плакать, потому что слезы мешали ей смотреть на него. Заметив, что одна его рука лежит, по ее мнению, слишком далеко от тела, Терайн подняла ее, чтобы переложить поближе, но поняла, что не сможет с ней расстаться.
Рука была затянута в черную кожаную перчатку для верховой езды, но даже в перчатке пальцы Аскера были тоньше, чем пальцы Терайн.
«Какие у меня несуразно большие руки», — подумала Терайн, хотя руки у нее были самые обыкновенные.
В дверях послышался шорох. Терайн подняла голову. В дверном проеме стояла Дариола со скомканным и насквозь мокрым платком в руке, а за ее спиной топтались удрученные Моори и Латриэль.
Обе женщины, не говоря ни слова, кинулись друг другу в объятия и разрыдались. Общее горе объединило их, и они забыли о том, что еще недавно считали себя соперницами.
Выплакавшись, Дариола отстранила Терайн от себя и подошла к недвижному телу.
— Аскер, — сказала она тихо, — вы никогда не щадили себя ради достижения цели и не делили дел на личные и государственные. Вы боялись этого поединка с Эргеребом, но пошли на эту жертву, даже зная, что победителю достается одна награда — смерть. Сколько авринов обязаны вам жизнью, но ведь все их жизни не стоят одной вашей! Аскер, что вы наделали?..
Дариола подошла к кровати и положила руку Аскера, свисавшую с нее, рядом с телом.
— Когда приедет армия, у нас будет большой праздник, — сказала она с неприкрытой издевкой и горечью. — Будут чествовать победителей в войне, и того, кто внес наибольший вклад в победу, жрецы наградят почетными регалиями. Мы будем на этом празднике, Аскер, обещаю вам.
Дариола опустила голову и направилась к дверям.
— Латриэль, мы едем в Виреон-Зор, — бросила она устало. — Моори, Терайн… Я бы попросила вас не говорить ничего Тюфяку до прибытия армии. Он — не тот, кого следует информировать в первую очередь.
— Да, моя королева, — кивнул Моори. — Вряд ли нам с Терайн захочется побывать в королевском дворце в ближайшее время.
Терайн промолчала, — только кинула на Дариолу взгляд, говоривший красноречивее всяких слов: «Я понимаю, как вам тяжело, и я с вами». Дариола ответила ей таким же взглядом и вышла из комнаты.
Поздно ночью эсторейская армия прибыла в Паорелу.
Наступил последний день месяца кутвине. Солнце озаряло эсторейскую столицу, и деревья оделись в золото и багрянец, опаленные дыханием осени. Легкий ветерок шевелил их листья, и они, отрываясь от веток, медленно облетали на землю. Небосвод был чист до самого горизонта и блистал лазурью — словом, была самая подходящая погода для предстоящего празднества.
Едва дождавшись одиннадцати часов утра — того времени, когда король просыпался, Сфалион, разодетый в пух и прах, явился доложить ему об успешном завершении военной кампании.
Король, по своему обыкновению, сидел на постели и вот уже минут пятнадцать безуспешно пытался продрать глаза. Когда ему доложили о приходе Сфалиона, он искренне обрадовался, поскольку надеялся, что это поможет ему разогнать проклятый сон.
— Ну, что скажете, Сфалион? — спросил он, не хуже самого Сфалиона зная, что тот сейчас скажет: вести о победе в Виреон-Зоре получили еще два дня назад.
— Мой король, — склонился Сфалион едва не до самого пола, — наша доблестная армия в очередной раз доказала, что она — сильнейшая в Скаргиаре. Аргелен с позором капитулировал, и теперь в нашем славном отечестве вновь воцарятся мир и покой.
— Какое счастье! Войне конец! — сказал король, сладко улыбнувшись. — А где Аскер? Почему он не пришел поздравить меня с этим радостным событием?
Сфалион невольно подался назад. У него не хватило духу написать самому о смерти Аскера, и он
