После чего папа погасил свечу и бросил ее прочь, как бы в знак того, что проклятый должен точно так же угаснуть в памяти церкви и людей.
Бремя папского проклятья слишком велико, чтобы его мог выдержать простой человек. Анафема провозглашена была всем сторонникам Генриха: епископам, баронам, просто знатным рыцарям. Но папе этого было мало: он не остановился перед отлучением от церкви самого императора.
Генрих метался, чтоб сбросить с себя тяжесть провинности, как волк – капкан. Пятьдесят пятый псалом: боязнь с дрожью пришла ко мне и покрыла меня тревогой.
От Генриха отвернулись все. Под страхом церковного отлучения боялись иметь с ним дело. Никто не хотел помочь. Он решил идти к папе (с женой и пятилетним сыном Конрадом!) зимой, за несколько дней до рождества, почти тайно, решил, потому что некому было об этой затее сказать. Другие отлученные, что спешили в Италию за прощением, не отваживались принять короля в свое общество. Генрих с большим трудом раздобыл средства на дорогу. Его сопровождал только безногий Заубуш. Даже шпильманы бежали от короля.
Зима в тот год была непривычно суровой. Начиная уже с дня святого Мартина, от ноября до самого начала апреля по Рейну, покрытому льдом, люди ходили. Во многих прирейнских долинах погибли виноградники, потому что вымерзли корни лоз. На пути в Италию Генрих отпраздновал рождество в Бургундии, в местечке Бизенцуне у графа Вильгельма, родича своей матери, которая, кстати, отреклась от сына и сидела в Риме возле Григория. В Бургундию пришлось свернуть из-за того, что герцоги Рудольф, Вельф и Бертольд на всех дорогах и горных проходах-клузах поставили стражу, чтобы перехватить короля и потащить в Аугсбург, где хотели низложить его. Из Бизенцуна Генрих отправился после нового года. В местечке Цинис его встретила теща Адельгейда Савойская со своим сыном Амадеем, в тех местах обладавшим большой силой и славой. Приняли они короля с честью, но согласились пропустить через свои владения не иначе как за плату – чтоб уступить им в Италии пять епископств, смежных с их землями. После долгих переговоров, потери времени и усилий ему с большим трудом удалось уговорить их снизить плату за проводы – довольствоваться одной бургундской провинцией. Зима, как сказано, была неимоверно суровой, и Гигантские горы[7], через которые неминуемо лежал его путь, с вершинами, спрятанными в тучах, так укрылись снегом и льдом, что ни на коне, ни пешком нельзя, оказалось, спуститься по скользкой отвесной крутизне, не рискуя сломать себе шею. А уже приближался день годовщины его отлучения. Если он до этого дня не освободится от отлучения, князья, по общему приговору, навсегда лишат его королевского сана. Генрих за высокую плату нанял проводников-горцев. Мужчины перебрались где ползком, где повиснув на плечах проводников. Королеву с женщинами, которые ей прислуживали, горцы посадили на воловью шкуру и так спускали вниз. Коней – одних стащили на веревках, других просто скатили, связав им ноги, по снежно-ледяному насту; большинство лошадей погибло и покалечилось, лишь немногих удалось переправить в целости и сохранности.
Генрих преодолел такие непроходимые кручи, что его появление в Италии произвело впечатление, будто он пал с неба. Слух об этом разлетелся повсюду, к нему со всех сторон начали стекаться крестьяне, горожане, графы и епископы, везде принимали его с подобающими почестями и собственными надеждами, за несколько дней вокруг Генриха собралось большущее войско, все считали, что король пришел свергнуть папу, и обрадовались случаю отомстить Григорию за бесчестья, за междоусобицы, за разбои и ссоры, вызванные им в Италии.
А Григорий спешил в Аугсбург, чтобы вместе с германскими князьями окончательно уничтожить власть Генриха. Его сопровождала Матильда Тосканская; это она, узнав о неожиданном появлении короля в Италии, спрятала папу в своем неприступном замке Каносса. Григорий еще не знал, зачем пришел Генрих, – за прощением или для расплаты. Его успокоило появление германских епископов и мирян, отлученных от церкви. Многие из них попали в горных клузах в руки воинов Вельфа Баварского, но кое-кто все же пробрался в Италию, они нашли папу в Каноссе и униженно, босые, во власяницах просили там пред ним о прощении. Папа объявил им: кто искренне кается и оплакивает свои грехи, тем в милосердии не может быть отказа, но, однако, столь длительное непослушание и столь глубоко укоренившаяся духовная испорченность уничтожаются огнем весьма длительного покаяния. И потому, ежели они вправду покаялись, то обязаны с готовностью вынести очистительный огонь церковного наказания, сей суровый огонь он приложит для исцеления их язв, дабы легкость прощения не умалила в их глазах тяжести преступлений против апостольского престола.
После чего отлученные епископы были рассажены по отдельным кельям, им запретили говорить друг с другом, разрешались мизерные порции воды и пищи по вечерам. На мирян наложена была епитимья в соответствии с возрастом и силами каждого. Через несколько дней папа вызвал всех к себе, снял с них церковное отлучение, повелев избегать отношений с Генрихом, пока и тот не покается, но всем дозволено было разговаривать с Генрихом с целью склонить его к покаянию.
Король начал с вежливого приглашения Матильде Тосканской. Он ненавидел эту женщину, еще не видя ее, когда же увидел, – возненавидел до конца дней своих. Невысокая чернявая бабенка, вся увешана драгоценностями; разговаривала странно прищелкивая и захлебываясь: заглатывала в себя воздух так учащенно и сильно, будто намеревалась заглотнуть и тебя, и Генрих, как бы ни был унижен и как бы ни зависел от Матильды, с отвращением подумал, что уж этой напоминающей маленькую собачонку коротконожке дать заглотать себя он не в силах. Его спасло только то, что Матильда страшно обрадовалась своей значительности и сама вызвалась быть посредницей между двумя могущественнейшими мужами Европы. Генрих послал с нею к папе тещу с сыном, маркграфа Эццо, отца враждебного ему Вельфа Баварского, и аббата Клюнийского, все эти особы должны были передать святому отцу просьбу короля освободить его от церковного отлучения и к тому же не верить германским князьям, возводящим на него обвинения больше из зависти, чем из жажды справедливости.
Папа сказал, что без обвинителей дело рассматривать негоже, поэтому лучше королю в назначенное время, на сретение богородицы, явиться в Аугсбург, и там он, Григорий, после рассмотрения аргументов обеих сторон, без ненависти и предубеждения, отделив правое от не правого, согласно церковным законам вынесет свой беспристрастный приговор.
Послы напоминали, что исполняется годовщина отлучения: 'Король превыше всего на свете ценит мнение папы и уверен, что папа – неумолимый преследователь кривды и неподкупный защитник правды, а вскоре настанет год его отлучения, имперские же князья только того и ждут, чтобы в случае, если он не будет освобожден от отлучения до того срока, объявить его, как водится по имперским законам, недостойным королевского сана и в дальнейшем не принимать от него никаких оправданий'.
Папа долго не уступал. Затем сказал: 'Если он в самом деле раскаивается в своих проступках, пусть, в доказательство искренности своего раскаяния, передаст нам корону и все другие королевские инсигнии, пусть объявит сам себя недостойным королевского сана'.
Посланцы опять запросили справедливости, умоляли не ломать до конца тростинку надломленную, и папа наконец дозволил Генриху явиться в Каноссу, дабы принести искреннее раскаяние.
25 января года 1077 (Евпраксии тогда исполнилось шесть лет) король прибыл в Каноссу. Замок был окружен тройными стенами. Генриха впустили за вторую стену, свита его осталась перед первой. Сняв все королевские украшения, без пышности, простоволосый, босой, стоял он меж стенами на морозе и, ожидая приговора папы, постился с утра до вечера, стоял без сна, недвижно, закоченело, будто умер. Так длилось
