Твердохлеб задумчиво стучал пальцем по столу, изредка попадая на листок журналиста Пшеничного. Было три способа реагировать на такие письма. Первый - апеллировать к общественности, то есть изливать свое возмущение перед сослуживцами. Дескать, интриги за моей спиной, мешают, не дают спокойно работать. Второе - вежливо, но твердо и недвусмысленно посоветовать журналисту не вмешиваться не в свои дела. Пока не состоится суд - никакой прессы, никакого общественного мнения! Третье - не обращать внимания. В данном случае совесть общества - не пресса и не журналист Пшеничный, а следователь Твердохлеб и судопроизводство. О этот украинский народ! То назовет философа своего Сковородой, то литературных героев Бульбой и Мотузкой, то даст антиподам, которые никогда не смогут сойтись (как никогда не сойдутся официальный суд и неофициальные пересуды), фамилии, связанные с основой жизни - злаками, хлебом...
Он решил выбрать третий путь, никому не говорить о письме Пшеничного (о нем и так знал тот, кто положил его на стол Твердохлеба), не отвечать, молчать, и точка. Хотя по-человечески завидовал журналисту. Вот человек может проявлять гуманность, позволить себе великодушные жесты, сочувствие и жалость, а ему, Твердохлебу, чувства запрещены. Ясное дело, в глубине души он сочувствовал многим, попадавшим под машину правосудия, но со временем убедился, что люди не любят сочувствия, ибо оно их унижает. Еще убедился: люди часто обманываются и на искренность не откликаются, зато их легко подкупить чувством фальшивым. Правило Савочки: человеку, которого ты бьешь, нужно улыбаться. Тогда он не поймет, кто ударил. Так завоевывал души Савочка, которому чувства вины, жалости, уважения к другим были совершенно чужды, но он умел блестяще их симулировать. Так завербовывал души Нечиталюк, который, в сущности, был абсолютно равнодушен ко всем, кроме самого себя, но умел сказать сочувственное слово, мог разыграть панибратство и благодаря этому никогда не имел ни одного врага.
Твердохлеб не умел кривить душой, может быть, еще и потому, что иногда ужасался той безграничной власти над людьми, которую ему давало положение. Действительно: нарушить мир и тишину житейских будней, ворваться грозою в благодать и покой, выломить человека из его родной среды, изуродовать, исковеркать саму судьбу - что может быть страшнее! От такой жестокой власти душа устает, может, именно из-за этого прокуроры и следователи так часто охотно идут в адвокаты, в юридические консультации, чтобы помогать людям словом закона, а не только наказывать их безжалостными параграфами.
Журналистам проще. Они не закованы в железные параграфы кодексов, у них безграничные возможности демонстрировать весь спектр человеческих чувств и страстей, сегодня они могут проявлять великодушие, завтра - суровую неуступчивость, возвеличивать и карать, наказывать и воскрешать, - все им доступно, дозволено и даровано. Не слишком ли много всего и не приводит ли это к изломам некоторых нестойких душ? Твердохлеб вот уже во второй раз сталкивался с журналистами и почувствовал, что и этот второй случай окончится его поражением.
Первый был год назад. Тогда, так же как и теперь, ему поручили расследовать незаконные действия директора небольшого заводика, который изготовлял машины для внесения в почву минеральных удобрений. Делалось это так: главные предприятия изготовляли детали, присылали их на киевский заводик, а тут из этих деталей должны были собирать уже готовые машины (весьма несовершенные, к слову сказать). На заводике работали четыреста рабочих, несколько инженеров, пять мастеров, была для чего-то огромная бухгалтерия, был еще больший планово-экономический отдел. Директор завода Вербовой, еще совсем молодой человек, выпускник Киевской сельхозакадемии, как-то сразу вызвал у Твердохлеба симпатии и даже сочувствие, откровенно рассказав о своих бедах. Детали, из которых они должны собирать машины, приходят нерегулярно, с большим опозданием, некомплектные и некачественные. А план давай, а рабочим прогрессивку обеспечь, а показатели нужны. Не работа, а сплошной ад. Да разве он один такой? Индустриальные гиганты и те не выполняют планы из-за недопоставки сырья и материалов, из-за несбалансированности, разгильдяйства и безответственности всех тех, кто должен способствовать их выполнению, а на такие богом забытые заводики давно уже махнули рукой. Твердохлеб походил, поглядел, порасспрашивал. Живописная окраина города, биосфера, экология - все на надлежащей высоте. А заводик несколько сараев, громко называемых цехами, полукустарное производство, чуть ли не сплошной ручной труд. Ну для чего и кто создает такие карлики в нашей могучей стране? Какая тут может быть производительность труда, какая рентабельность, какая фондоотдача? Он еще подумал: может, этот Вербовой сын какого-нибудь влиятельного работничка и тот решил создать это карикатурное производство, чтобы обеспечить для своего чада директорский пост? Но родители Вербового жили в колхозе на Винничине - так что отпало и такое предположение. Может, он чей-то зять? Тоже нет. Родители жены Вербового тоже были простые колхозники из Черниговщины.
Материал на Вербового в прокуратуру передало статуправление. Вина его состояла в том, что он отчитывался за выполнение плана в данном квартале, а на самом деле плановые машины давал только в квартале следующем. Для чего это делал директор? Чтобы обеспечить рабочим выплату премий. За два года было получено свыше 12 тысяч рублей премий, на долю директора выпало 269. Нечестность? С точки зрения статистиков, строго придерживающихся своих инструкций, да. С моральной точки зрения - тоже. Но ведь продукция была. Твердохлеб все перепроверил и убедился, что количество сданных машин согласно приемо-сдаточным актам соответствует отчетным данным по форме I-II.
Может, не привлекать Вербового к уголовной ответственности, а сделать представление в его дисциплинарном наказании? Казалось бы, достаточно для человека, только начинающего свой жизненный путь. Но тут появился журналист (в отличие от Пшеничного, фамилия у него была птичья) и загремел на всю республику фельетоном и против Вербового, и против Твердохлеба (правда, фамилия Твердохлеба не называлась, о нем упоминалось просто как о следователе). Журналист писал правду: 'И тогда Вербовой подсчитал, сколько машин не хватает до плана, и вписал соответствующую цифру в соответственную графу. Графа заиграла, а вслед за тем заиграл оркестр на торжественном собрании по случаю успешного выполнения плана.
Ясное дело, такая акция повлекла за собой распределение премий в сумме семи тысяч девяноста четырех рублей, из которых директору Вербовому досталось 127 целковых'.
О следователе было написано так:
'- Я из прокуратуры, - сказал следователь, - покажите-ка, что там у вас за приписки.
И углубился в документы.
- Ах, вот это! Так это же совсем не приписки, это просто перенесение работ из одного месяца в другой'.
Говорят, правда убивает. Но неполная правда убивает во сто крат больше и сильнее. Журналист закончил свой фельетон как раз там, где Твердохлеб только начинал свои выводы по делу Вербового, но кто же знал об этих выводах? А фельетон читали все. Не дожидаясь дальнейшего развития событий, Твердохлеб, хоть как неприятно ему было решиться на это, отправился к Савочке.
- Я могу опровергнуть все написанное этим журналистом! - заявил он Савочке.
- А кто хочет быть опровергнутым? - спросили его с мягкой улыбочкой. Сынок, прокуратура - это не французский парламент. Мы не можем раскачивать свою лодку, потому что утонем. Пока преступление свежо, возмущение и глас народа сильнее голоса милосердия и мольбы обвиненных. Справедливость обязана торжествовать, а личность преступника проваливаться в небытие.
- Так, может, мне подать заявление об уходе? - спросил Твердохлеб.
- Об этом тебе скажут тогда, когда возникнет необходимость, сынок, был ответ.
Тогда он удержался на волоске. Дело против Вербового возобновили. Состоялся показательный суд, который определил Вербовому показательную меру наказания - десять лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима с конфискацией имущества.
Твердохлебу хотелось тогда найти того журналиста с птичьей фамилией и спросить: 'Ну как? Вы довольны?'
Твердохлебу поручалось все, что требовало распутывания, терпеливого, канительного докапывания до истины, почти отчаянного барахтания в трясине затаенности, плутовства и враждебности. Он не принадлежал к тем, кто умеет разрубить любое дело одним ударом меча, торопливость считал вредной, а то и преступной, к этому потихоньку все привыкли, поэтому и спихивали на Твердохлеба самые безнадежные случаи. Это Отбирало время и терпение. А человек, у которого отобрано время, уже не принадлежит ни своим желаниям, ни привычкам, ни склонностям.
Теперь вот еще один журналист, но этот уже выступает с позиций милосердия. Может, встретиться с
