Но последний продолжал изо всех сил тащить его за собой, говоря на ходу:
— Идите, идите. Если я сейчас пощажу вас, другие потом не пощадят.
Только очутившись на улице Пиедрас, он замедлил шаги и сказал:
— Ну, теперь мы пробежали четыре улицы и можем не бояться, что его преподобие догонит нас, почтенный монах для этого слишком толст.
— Какой монах? О каком это монахе ты говоришь, сын мой? — удивился дон Кандидо, остановившийся немного, чтобы перевести дух.
О том, которого я запер.
— Ах, да, ведь это и в самом деле был монах!
— Да еще с кинжалом!
— Это ужасно, мой дорогой Мигель... А ведь мы держали себя с ним настоящими молодцами, не правда ли? А?
— Гм!.. Вы — да, а что касается меня...
— Я сам не ожидал, что у меня в минуту опасности явится такое непоколебимое мужество.
— Гм, да... Действительно, беспримерное мужество!..
— Не правда ли, Мигель? Ведь в сущности я должен был умереть от страха, когда почувствовал острие кинжала, приставленного к своей груди.
— Понятно, дон Кандидо! Но...
— Но такова уж моя чувствительная, деликатная и впечатлительная организация: она таит в себе запас сил, которые проявляются только в моменты страшной опасности... Знаешь ли, мой дорогой покровитель, что еще немного и я задушил бы этого монаха...
— Потише, мой почтенный друг, потише! — прошептал дон Мигель, снова взяв старика под руку и ведя его дальше.
— А что?.. Разве этот монах идет за нами? — прерывающимся голосом спросил дон Кандидо, озираясь по сторонам.
— Пока нет, но в Буэнос-Айресе стены имеют уши.
— Да, да, это верно, Мигель... Переменим лучше разговор. Я только хотел сказать тебе...
— Что?
— Что, собственно, ты был причиной той опасности, в которой я так неожиданно очутился.
— Это верно, зато я же и спас вас.
— О, да, конечно! Я знаю, что не будь тебя, я ни за что ни про что погиб бы... Поверь, мой дорогой покровитель и спаситель, что я этого вовеки не забуду!.. А как ты думаешь, Мигель, ведь этот окаянный монах...
— Вы опять о том же? Молчите и идите, иначе нас того и гляди сцапают.
Старик весь сжался в комок и прибавил шагу.
Пройдя еще несколько улиц, дон Мигель остановился и не то с сожалением, не то с насмешкой взглянув своему спутнику в лицо, при слабом уличном освещении казавшееся синевато-бледным, вдруг весело расхохотался.
— Чему это ты, Мигель, так смеешься? — спросил старик, вытаращив глаза.
— Так, вспомнил кое-что смешное.
— Насчет меня?
— Да...
— Что же именно, дорогой Мигель?
— Да то, что вас заподозрили было в амурных поползновениях.
— Меня?! Когда же и кто, Мигель?
— Разве вы уже забыли, о чем вас допрашивал монах?
— Ах, да!.. Но ведь ты знаешь...
— Я ничего не знаю, сеньор.
— Как! Ты не знаешь, что я ни с кем не знаком в том доме?
— Это-то я знаю...
— Так чего же ты не знаешь?
— Мало ли чего я не знаю, — ответил молодой человек, забавляясь возраставшим смущением своего бывшего учителя чистописания.
Он продолжал стоять, потому что, пройдя более полумили по дурно вымощенным улицам, тоже почувствовал усталость.
— Спрашивай, что желаешь узнать. Ты знаешь, что я ни в чем не могу отказать тебе, — говорил старик, прислонившись к степе наглухо заколоченного дома.
— На какой улице находится ваш дом? Мне это до сих пор неизвестно.
— А! Ты хочешь оказать мне честь своим посещением? Вот обрадовал бы!
— Вы угадали, я, действительно, намерен посетить вас.
— Да?.. Мы всего в нескольких шагах от моего домика.
— Так я и думал, что вы живете в этом квартале. Ведите же меня к себе.
— Иди вот сюда, на улицу Кюйо.
Через несколько минут старик постучался в дверь дома очень почтенного вида. Дом этот напоминал те дома, которые начали строиться в этом месте с одиннадцатого июня 1580 года, когда наместник губернатора, дон Хуан Гарай, основал город Троицы и гавань Буэнос-Айреса, разбив план города на сто сорок четыре части, из которых дон Хуан Басуальдо получил часть, занятую теперь домом дона Кандидо Родригеса.
Дверь отворила высокая, сухощавая женщина лет пятидесяти, закутанная в большую шерстяную шаль. Она не выразила ни малейшего удивления при виде незнакомого спутника своего господина, а только окинула его пытливым взглядом.
— Есть огонь в моей комнате, донна Николасса? — спросил дон Кандидо, переступив порог.
— Давно уже горит, сеньор, — ответила экономка с произношением, свойственным уроженцам провинции Кюйо и никогда не утрачиваемым ими, хотя бы они с самого детства жили вне своей родины.
Пока донна Николасса, заперев дверь, уходила к себе, хозяин со своим гостем вошли в зал с кирпичным полом, усеянным массой выбоин, так что дон Мигель на каждом шагу спотыкался, несмотря на свою привычку к отвратительным улицам города.
По обстановке этой залы сразу было видно, что здесь когда-то собирались дети, усердно старавшиеся ломать стулья, резать перочинными ножами столы и проливать потоки чернил.
На одном из столов лежали бумаги, чертежи и книги, между которыми первое место занимал громадный словарь кастильского языка. Посредине красовался оловянный письменный прибор, весь закапанный чернилами.
— Садись и отдохни, дорогой Мигель, — предложил дон Кандидо, опускаясь в старинное кожаное кресло, стоявшее перед письменным столом.
— С большим удовольствием, сеньор секретарь, — ответил дон Мигель, садясь напротив него, по другую сторону стола.
— Почему ты не называешь меня по-старому?
— Потому, что вы с нынешнего дня занимаете новое и очень почетное положение.
— Да, благодаря тебе, это мой якорь спасения, дорогой Мигель. Мне, конечно, придется читать много вслух? Но это не беда, мои легкие в порядке, и меня не скоро утомит дон Фелиппе д'Арана.
— Министр иностранных дел аргентинской конфедерации, — договорил дон Мигель.
— Как ты хорошо затвердил титул его превосходительства, Мигель!
— У меня память лучше вашей, сеньор секретарь.
— Что это... намек?
— Пожалуй, да. Я хочу напомнить вам, что вы обещали показывать мне все бумаги, которые будете писать у дона Фелиппе, или хотя бы только передавать их содержание.
— Я сдержу свое обещание, Мигель. Но, сказать по правде, я никак не могу понять, какой тебе интерес узнавать государственные тайны?.. Берегись, Мигель! Вмешиваясь в политику, ты рискуешь
